– Хотела убедиться, что ты в порядке… Ты в порядке?
Майкл оценил ее вопрос, пусть и дежурный, но она произнесла его с особенной интонацией. Все же порой дежурные вопросы бывают очень к месту. Он не ответил – она застала его врасплох, даже в темной школьной форме Грейс была белая, воздушная, омытая светом.
– Нет. – Горькая усмешка. – Не в порядке.
– У меня на самом деле всего один вопрос, – призналась она и, выйдя из круга, оперлась на спинку стула. – Почему?
Майкл прошел ближе и повторил ее позу.
– Ты хоть представляешь, сколько на него может быть вариантов ответа?
– Почему ты сделал это с собой?
Он замер, удивившись тому, что она вообще спросила об этом – спросила о нем. Никто никогда не спрашивал о нем. По крайней мере, не для того, чтобы узнать правду. Ту правду, что поедала его изнутри, превращая в того, кем он так отчаянно не хотел быть.
– Я мог бы сказать, что не хочу жить. Но это не так. Что я никого не люблю и готов уйти. Но это тоже не так. Поэтому, если ты хочешь честный ответ, то у меня его нет. – Он перешел к другому стулу, а потом еще к одному, чтобы медленно подобраться к ней, но она тоже не стояла на месте. – Я ждал тебя. Я столько дней ждал тебя. Я потерял им счет…
– Я не знала этого.
– Я написал тебе письмо. Разве ты его не получила?
– Нет.
Он подозревал, что Эд не передаст его. Это осознание даже не кольнуло его. Почти.
– Меня надолго закрыли. У меня… – надавил он на веки. – У меня нелады с башкой.
– Я догадалась.
– Боишься?
– Нет.
И она не боялась. Ни капли. Он был болезнью и мраком, преступлением и неуравновешенностью – всем, от чего нормальные люди обычно бежали, желая укрыться. Майкл представил любую другую девушку, пересекающую двери клиники: минует дверь за дверью, вдыхает запах чистящих средств, подгоревшей еды и лекарств, морщит носик в презрении, вздрагивает от криков, пугается из-за решеток на окнах. Например, Амелия Карсон – очаровательное лицо, но, господи, вместо души у нее не было даже камня – она пришла бы разве что под дулом пистолета и сказала бы, что ему срочно нужна помощь.