– Фигасе! – Фиби подалась вбок, взглянув на рисунок Майкла. – Пикассо гребаный.

– Он кубист и сюрреалист, а я реалист с примесью импрессионизма, – отозвался он в сдержанно-интеллектуальной манере ученика Лидс-холла, но, встретившись с язвительно поднятой бровью Фиби, порозовел, умолк и с болезненной педантичностью принялся вырисовывать ветви дерева, каждый листок, почку и зазубрину на коре, словно от этого зависела его жизнь – он нуждался в том, чтобы сделать что-то правильно.

– Ну, получается хорошо, – признала она спустя долгую минуту.

– Да нет, теряю навыки. А карандаши в комнату не дают, сама знаешь.

Поговаривали, что один из пациентов воткнул его в руку во время очередного припадка. Впрочем, в голове у Фиби тоже не хватало винтиков: как-то раз Майкл заметил, как она ковыряла руку ключ-кольцом от банки газировки. Они смотрели «Зеленую милю» в общем зале – хрип динамика, бледные лица, освещенные тусклым светом, сгустки в темноте, – и пока Коффи захлебывался слезами на экране, Фиби все царапала и царапала, бессвязно бормоча под нос.

– Какого хера? – шикнул Майкл.

– Мне нужно знать.

– Что?

– Что там внутри.

Он попытался отнять у нее открывашку, Фиби увернулась, впилась в руку зубами, но медсестра в компании санитаров уже маршировала в их сторону.

– Мне нужно увидеть, – шептала она в каком-то больном исступлении, кричала, плевалась, вырывалась, пока ее уводили, схватив под локти. После этого она еще сутки ползала, одуревшая от лекарств, точно ее мир сузился до мрачного тоннеля. К счастью, успокаивалась она так же быстро, как и взрывалась, и зла держать не умела.

– И то правда, – усмехнулась она, возвращая Майкла из воспоминаний, – твои напорты хрень полная, похожи на…

– Тебя! – съязвил он и в отместку окинул снисходительным взглядом ее рисунок в стиле «палка-палка-огуречик». – И это называется натюрморт, – добавил он, и Фиби поджала губы, в желтизне ее глаз мелькнули зеленые крапинки непонимания. – Эта штука, когда мы рисуем яблоки, вазы и всякие вещички, – натюрморт.

– А женщины?

– Что с ними?

– Ну, вы считаете нас своего рода вещью. Особенно когда мы голые. Тоже натюрморт?

– Нет, это ню. И там голые не только женщины.

На арт-терапии им предоставили полную свободу выбора, но с условием: отразить видение будущего. Майкл вспомнил о дубе в чаще Лидсов, о том самом, с большим дуплом, откуда росли причудливые грибы. В тот день, каким бы странным и страшным он ни был, Майкл понял, что у него не все потеряно, и хватался за эти воспоминания, жаждая силы и стойкости, как у дерева, и немного рассудка и хладнокровия, как у Грейс Лидс. Вот только ее он не решился нарисовать при всех, ни обнаженной, ни одетой. Вот бы вернуть старый альбом, чтобы видеть ее хотя бы на бумаге, думал он.