После встречи с матерью на отца всегда наваливалась необычайная рассеянность, мрачная тоска. Погружен в себя. Она думала, что это поможет ей выхватить из его ослабевших на миг рук билет на свободу. Коридоры пропитаны мглой и тишиной, лишь вытянутые прямоугольники на полу пылают в закатном зареве. От волнения из-за предстоящего разговора сердце колотилось в горле. Надев маску непроницаемости, она трижды постучала в дверь отцовского кабинета. Немного подождав, вошла в комнату.

Отец сидел за письменным столом, глаза бегали по строчкам какого-то документа. Его брови все сильнее сдвигались к переносице. Стекла очков поблескивали. Грейс до сих пор не привыкла к ним; с возрастом его зрение стремительно ухудшалось.

Грейс положила перед отцом стопку конвертов и стала молча ждать, терпеливо покорившись его извращенной пытке. Кровь стучала в ушах. Прошло несколько минут, прежде чем он, отложив документы, взглянул на Грейс, а потом и на письма… За это время она мысленно побывала на всех кругах ада. Отец достал письмо из первого конверта и быстро пробежался по нему, а после поднял взгляд, и повисло молчание, густое и мрачное, снедавшее Грейс тем сильнее, чем дольше Филипп его хранил.

– Вот как. Ты водила меня за нос?

Он вздохнул, снял очки, положил их на стол и устало потер переносицу.

– Говорила, что занимаешься дополнительными исследованиями, что готовишь проект, а сама… – качнул головой он. – Я делал тебе поблажки, позволял пропускать испытания – верил, что учеба поможет развить и укрепить необходимые качества.

– Отец, послушай, я делала это, потому что… – начала было она, попытавшись подпустить в голос робкого убеждения, но опоздала, разминувшись с добросердечием Филиппа на четверть века.

– Ты лгала мне, смотря в глаза, Грейс. Рассылала письма по другим школам, предлагая себя, как товар с полки, заведениям, которые не смогли бы научить тебя и сотой доле того, чему научил Лидс-холл.

– Да! – выкрикнула она, заставив его умолкнуть. Беспрекословное послушание никогда не работало так, как она того хотела. – Так и было. Я лгала и изворачивалась. И сделала бы это снова, потому что хочу туда поехать.

У узников концлагерей, несмотря на все зверства, которым они подвергались, была надежда: умереть как можно быстрее, сбежать или дождаться освободителя. У Грейс такой не было. Покончить с собой ей не позволяла ответственность перед матерью и тяга к жизни, которая все еще теплилась внутри. Сбежать, выпорхнув через окно, она не смела в страхе за Фреда. Но и ждать освободителя тоже не имело смысла. Никто бы не пришел. Никто никогда не приходил. Она осталась одна в этом старом доме, полном страшных воспоминаний, подобно бабочке, запуталась в паутине, которую сплел паук.