С минуту Фред вполне успешно, хоть и не без труда, держался на поверхности, а потом, испытывая свои силы, нырнул. Под темной гладью воды мрак пульсировал кругами. Достигнув дна, он оттолкнулся, но ноги увязли в иле и глине, мертвой хваткой притягивая к себе. Он дергался, бился что есть силы, размахивая руками, карабкаясь сквозь воду, но был слишком слабым и неопытным пловцом – его крики пузырьками проносились перед глазами, взмывали вверх, пока он задыхался в кромешной тьме: биение сердца в ушах, тревожный гул, нестерпимое жжение в легких. Ни света в конце тоннеля, ни жизни, что кадрами проносится перед глазами, – лишь чернота и первобытный ужас. Внешность, интеллект, обаяние, хитрость – все, на что он привык полагаться, и все, что обычно его спасало, не работало. Он задыхался, и нещадные, беспристрастные силы природы стискивали его мертвой хваткой.

Темнота сгустилась над ним и поглотила безмолвной волной.

Воздух наполнил его грудь живительным потоком, и он резко вскочил, заходясь судорожным кашлем. Грудь сотрясалась от спазмов. Из него рывками выпрыгивала вода. Во рту кислил неприятный металлический привкус, словно он искупался в мелочи из автоматов. Песок лип к мокрому телу. Все размыто, зыбко, и только лицо Грейс белым пятном нависало над ним, окруженное жидким светом луны, точно нимб. С ее волос капал холод ему на живот. Она уперлась руками в коленки и, отдышавшись, со всей силы влепила отрезвляющую пощечину. Фред ахнул, впервые в жизни жалкий и беспомощный перед ней.

– Никогда! Слышишь? Никогда так больше не делай!

В праведном гневе и бессильной досаде она кинулась ему на шею, прижала к себе, хлюпающего, мокрого и дрожащего. Она плакала, и Фредерик был не в силах постичь причину ее слез. В ту ночь он утратил все мальчишеское, все детское – все человеческое, в том числе способность чувствовать запахи и вкусы, но даже в этом он, со свойственной ему прагматичностью и цинизмом, находил очередную причину своей исключительности – отец не в силах воспитывать и истязать его аскезой. Какая разница, что есть, если на вкус все точно бумага, думал он, злорадно потирая руки, пока отец рассчитывал на его беспрекословное повиновение ради долгожданного десерта.

За неимением других вариантов это преимущество, и за это он был перед Грейс в долгу.

8

8

– Значит, она там? У озера.

– Или в озере, – бесцветно ответила Грейс.

– Что ж, это осложняет дело, но лучше, чем беспросветная неизвестность.

Генри оживился, сгреб все фотографии одним порывистым движением и спрятал в карман. Каждая клетка в его теле стонала от боли, требуя самой жестокой смерти для Фредерика Лидса, но он уже мертв, с мстительным удовольствием напоминал он себе, однако рваная рана, в которую обратилась его душа, все никак не затягивалась.