– Один час, Грейс. Я даю тебе час.

– Этого мало…

– Но это все, что у тебя есть.

Охваченный деятельной злобой, он двинулся к зияющей пасти тоннеля, но ему было не суждено его покинуть. Не сегодня. Голову пронзила резкая боль, и он рухнул на землю.

9

9

В девственной тишине спальни мерно тикали часы. Майкл нередко представлял эту спальню, уделяя особое внимание кровати: шелковым черным простыням, резному изголовью из темного дерева, поскрипывающему при малейшем движении, и балдахину (обязательно должен быть балдахин), который, прозрачный и невесомый, укрывал спящую Грейс от мира, но он промахнулся почти во всем, кроме изголовья. Спальня не отличалась ничем кричащим, ярким, открыто эротичным, но обладала какой-то особенно чистой, первобытной и непобедимой силой.

Безрассудное увлечение, немая страсть. Майкл испытывал их к Грейс с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать, а может, и раньше. С годами они все нарастали, набухали и ширились, как почки на дереве, которые никак не дождутся весны. Какая глупость, чувства мальчишек несерьезны, говорил отец, когда мать отмечала хмурую угрюмость Майкла. Откуда ей вообще взяться? Каникулы же. И он был рад слушать, надеясь, что так оно и будет: он вырастет, водопад гормонов обратится в питьевой фонтанчик, чувства выцветут, опыт обточит чугунную фигуру с острыми углами до мыльного пузыря, который с озорством лопнет у него на кончике носа. Ложь, все ложь. Ничего не сработало. Все, что поселилось в душе мальчика, лишь окрепло в сознании юноши. Как и прежде, он думал о Грейс беспрерывно, говорил с ней, любил ее. Любил Грейс Лидс. Но она этого не знала. И сегодня он облегчит душу, признается во всем вслух, освободится от тяжести бремени. Перьевая ручка, подарок Фреда, билась, словно второе сердце, во внутреннем кармане пальто, которое он оставил внизу, и он намеревался отдать ее, последний подарок, чтобы принадлежать Грейс, целиком и полностью. Впервые оказавшись с ней наедине в ее спальне, он непривычно оробел; как пару лет назад, когда видел ее в коридорах, затих, поглощенный ее молочным светом.

– Чье же это тело? – спросил он наконец, с трудом разбирал, что она говорила, но что-то о деле исчезновения Мэри Крэйн, об останках, найденных в лесу.

Прежде ему и в голову не приходило, что помимо Мэри Крэйн в чаще Лидсов обнаружат еще чей-то труп. Он видел его во снах, резко подхватывался, когда тот распахивал стеклянные глаза, испещренные красными прожилками. Не осмеливался задавать вопросы, что томились на кончике языка, – отчаянно боялся выдать себя. Смутно представлял, какой ужас его ожидает, когда Генри Стайн передаст зажигалку в полицию, а в том, что он это сделает, теперь не оставалось никаких сомнений. Газеты взялись за старое: пестрели громкими заголовками. Полиция снова принялась за допросы, собиралась прочесывать лес. В приливе новой паники родители забирали учениц из Лидс-холла, опасаясь, что их дочери пополнят список жертв.