Глубже. Жестче. Не боясь, не жалея – это было именно тем, что ей нужно, чтобы не погибнуть, не утратить ту Грейс, которую он увидел в весеннем свете четыре года назад. Он толкнулся так сильно, что она перестала дышать. Толкнулся еще раз, и она издала стон чистого блаженства, острого удовольствия.
Внутри все тянуло, горело, как на острие ножа, и лезвие становилось все тоньше, все острее, поднимало их все выше, пока они не достигли того, что светлее небес. Лезвие растеклось, растворилось, и они рухнули на землю, сдавленно простонав и содрогнувшись. Руки ослабли, и он навалился на Грейс, все еще оставаясь внутри. Он был сломлен, потрясен, ошеломлен, задыхался от осознания того, что это случилось, и от того, что может никогда не случиться снова.
Взгляд Грейс устремился в высоту потолка, она словно лежала на глади блаженства. Майкл убрал волосы с ее взмокшего лба, и она повторила то же самое, убрав волосы с его. Ее руки наконец стали теплыми и задрожали.
– Я сделал тебе больно?
– Да. Спасибо.
Он привстал, позволив ей вздохнуть полной грудью, и Грейс ловко перекатилась и оседлала его, обвила пальцами его шею и цепко сжала. Он сглотнул, почувствовав, как кадык уперся в ее ладонь.
– Сильнее, – прошептал он, готовый принять все, что она даст. Принять ее. Принять себя. Снова потерять и обрести себя в ней.
Тишина. Только внешний мир бушует где-то за окном. Взмокшие простыни. Учащенное дыхание. Ее волосы щекочут кожу. Мучительно сдерживаемые стоны. Она закрыла его рот поцелуем, потом рукой. Почему наслаждение так похоже на боль?
10
10
Обессиленный и опустошенный, но в то же время наполненный и счастливый, Майкл лежал, погребенный в объятиях, и гладил Грейс по волосам, глядя на ирисы в горшке, застывшие, нежно-трогательные; за ними фоном подрагивала занавеска – где-то в раме был небольшой зазор, холод льнул к коже. Но он до сих пор пылал и горел, где-то подспудно виня себя за то, что сделал, – святая Грейс Лидс, чью честь и непогрешимость так ревностно и дико отстаивал ее брат, но он ошибался, отлив в граните мифическое целомудрие, которое обязаны блюсти девы вроде его сестры, ведь именно Грейс предложила продолжить разговор в спальне, именно она закрыла дверь, пропустив Майкла в комнату – она хотела и выбрала его – и все, что у них было, ни капли не ощущалось тем, чем все пытались это представить: не грех и не ошибка, не проступок и не падение, но восхитительное чувство единения, сильное и неотвратимое.