– Не спрашивай.

Она не приказывала – молила, и он не спросил, но все понял: ее платья в пол – несмотря на то, какие красивые у нее были ноги, гольфы, задранные до самых бедер, и длинные рукава – даже в весеннюю, душную жару, и почему это не приходило ему в голову раньше? Невыносимые в своей болезненности мысли – они похожи, две души, разорванные в клочья в столь нежном возрасте, что уже не собрать воедино. Став на колени, он с трепетной осторожностью погладил и поцеловал каждый шрам.

Он сел на краешек кровати, увлек Грейс за собой, положив на одеяло, и накрыл ее своим телом. Поцеловал ее глубоко, но нежно, как давно мечтал. Ее холодные руки пробежались по его лицу, шее и груди, выправили края рубашки из брюк, забрались под нее, и у него вырвался сдавленный стон.

Он опустился ниже, порывисто покрыл ее лицо, шею, грудь и живот поцелуями. Склонился к ее бедрам и в благоговейном поклонении оставил бессчетное количество поцелуев на безупречной коже. Обхватив бедра, притянул ее к краю кровати и прильнул между ног. Грейс Лидс – ученица Лидс-холла, сестра мертвого друга – от этих ролей веяло прошлым, но сейчас все наконец стало явью. Она принадлежала ему, а он – ей. Он ласкал ее и не хотел быть нигде, кроме как между ее ног. Доведя ее до края, он оставил ее там, вынуждая молить и шептать его имя.

Нависнув над ней снова, он на этот раз более яростно впился в ее губы, позволив ей ощутить собственный вкус. Она пахла зимой, от нее веяло холодом, от этого ему еще сильнее хотелось согреть ее, разжечь пожар в ее душе.

– Ты все еще одет.

– Грейс, у меня нет…

– Чего?

– Презерватива.

– Не нужно.

– Ты принимаешь таблетки?

– Нет.

– Ты… ты можешь забеременеть. Даже с первого раза. Я ведь…

– Не нужно, Майкл.

Она не стала повторять, и у него перед глазами все поплыло, когда он представил этот светлый образ – беременную Грейс Лидс. Что, если это в самом деле случится? Чарльз или Шарлотта. Если он и стал бы отцом, то только ее ребенка.

Майкл позволил ей расстегнуть пуговицы рубашки и стянуть ее, и он весь обратился в нерв, так ему стало неуютно, зябко, тревожно, точно его выставили посреди леса на мороз. Что, если она поймет, как он никчемен и жалок, лишь оболочка, тень человека, которому никогда не заслужить ее, и передумает? Прямо сейчас передумает, увидев эти бледные руки с пробивающимися синевато-зелеными венами. В клинике его поставили на ноги, но он все еще ощущал себя не в своем теле: слишком неуклюжим, худощавым, каким-то сухим, как щепка, которая откололась от стола и теперь путешествует из комнаты в комнату, приклеенная к подошве чьих-то ботинок.