Майкл робко накрыл ее губы своими. Его рука спустилась ниже, к животу, и скользнула между ее ног. Она запрокинула голову и выдохнула, безоговорочно доверилась ему, и он любил ее слишком сильно, чтобы ранить, чтобы в очередной раз убедить, что мужчинам нельзя доверять.

– Пожалуйста, – почти беззвучно шепнула она, потянувшись к его брюкам. И даже прося, она приказывала, как и полагается Лидсам, и он хотел быть тем, кто выполняет любое ее распоряжение.

Встав, он снял с себя все, что на нем было. Грейс оперлась на локти и изучила его пристально-острым взглядом, лишенным стеснения, задержавшись на шрамах на спине и ягодицах. Кровь обожгла его щеки, билась в ушах – никогда прежде он не стоял обнаженным – физически и душевно – ни перед одной девушкой. Никому из них не позволял снимать с него рубашку и брюки при свете дня или ламп, не поворачивался спиной, стыдясь своих шрамов.

– Не спрашивай.

И она не спросила. Она и так все знала.

Адам и Ева. Они стали Адамом и Евой. Такое уже случалось. В раю. Мужчина и женщина жили без каких-либо преград. Без страхов. Без предрассудков. И сегодня они ощутят, каково это.

Майкл лег рядом с Грейс, и его сковала неловкость; смелость уступила смущению, страху, неверию – он растекся лужицей, осознавая, какую честь ему оказывает Грейс, ведь она была слишком красива, богата, умна и хороша для него. Он хотел ее так долго, мечтал о ней так долго… Что, если он все испортит? Они лежали на боку, лицом друг к другу.

– Я делаю это впервые, – прохрипел он.

В ее глазах, в тот миг синее летнего неба, сверкнул озорной огонек, уголки губ загадочно приподнялись, на виске пульсировала жилка.

– Неправда.

– Правда. Так я делаю это впервые.

Ее лоб расчертили морщинки.

– Как?

Он перекатился на нее и впился в губы. Мог ли он объяснить словами и должен ли был, как сильно нуждался в ней, и уже давно; в какую неистовую одержимость переросла его симпатия, как предательски его пронзило волнением, как он возбужден и напуган в страхе сделать ей больно или недостаточно хорошо. В какой-то степени это было одно и то же.

Кожа к коже. Его губы на ее губах. Сладость ее рта и горячий трепет внизу живота. Он едва помнил себя и мир вокруг, одержимый ею как никогда прежде. Охваченный почти алкогольным опьянением, блаженным сумасшествием, он сплошь покрыл поцелуями ее лицо и тело, удержав себя от обещаний о том, что не причинит ей боли, ведь она была готова к боли и жаждала ее, как утопающий – глоток воздуха. Слова рассыпались на слоги и буквы, а те, в свою очередь, превращались в пыль, танцевали в свете ее спальни и бесследно растворялись. В этом доме, в этой стране, на этой планете никого не существовало, кроме них. Он родился лишь в тот миг, когда увидел ее на лугу, сдувающую семена одуванчиков, и начал жить с той секунды, как она впустила его в свою спальню. В нем что-то погибнет, когда он покинет ее. Но не сейчас. Сейчас погибнет и растворится в пустоте все за порогом – плод раздора надкушен, рай неизвестности утрачен, но они не будут скучать по нему.