– Это я убила его.

Они долго смотрели друг на друга, разделенные стеной этой ужасной правды. Тишина, повисшая между ними, была способна окончательно сломить его. Воздух дрожал, звенел от напряжения – застывшее отчаяние. Это был тот редкий и безвыходный миг, та миллисекунда, когда из рук выскальзывает что-то очень дорогое и хрупкое – ничего не спасти, – оно упадет и разобьется вдребезги. И оно упало и разбилось.

– Неправда. – В горле у него будто что-то лопнуло.

– Во власти своей печали ты не заметил, как я призналась в убийстве.

– О чем ты?

– Солдат. Это я.

Руки скользнули по ее платью и обессиленно упали. Грейс отступила, а Майкл так и сидел на краю кровати – обрыва, – подавленный и разбитый. Дева из стали, величайшая загадка, неукротимый дух, всемогущее божество рассыпалось на куски. Его поддерживали всего два столпа: Кэти и Грейс, и один из них разваливался на глазах, погребая его под руинами.

– Если ты хочешь так облегчить мою боль, то это не помогает.

Святая. Она была святой. Его святой. Она была его сердцем. Она была…

– Неправда, Грейс! – Он вскочил с кровати и заметался по комнате. – Не знаю, зачем и почему ты это говоришь, но это неправда. Он покончил с собой. Он… он любил тебя.

– Ты и сам испытал это на себе. Даже его ненависть ощущалась лучше его любви [112].

– И ты любила его.

– Я любила его. Но он был чудовищем, которого не сдержала бы ни одна клетка. Ты это знаешь, поэтому и ушел от него.

– И ты могла поступить так же! – выкрикнул он, охваченный яростью. Прежде всего к себе.

– Ты не имеешь права на эту черно-белую мораль.

– Кто имеет? Ты? Чем ты лучше него?

– Я не хотела быть лучше – я хотела быть живой.

– Что ты такое? Лидсы, что вы такое?

– Я плохой человек. Знаю. И мне нужно быть плохой, чтобы сдержать то, что еще хуже.

– Кто дал тебе эту власть? Кто позволил тебе решать, кому жить, а кому умирать?