– Фред душил своих жертв. Говорил, ему нравилось смотреть им в глаза, когда их покидала жизнь.

– Это недостаточное доказательство. Не для суда.

– Это не доказательство. И не для суда. Я говорю это вам, Генри. Майкл что-то сделал той ночью, но не то, что думает. Не то, в чем его убедили подсознание и Фред. Мой брат… повесил собаку. Я видела, но была уверена, что сделала это сама. Фред убедил меня в этом, и я молчала, потому что, обвиняя его, я выставляла себя сумасшедшей. Он играл людьми, как шахматными фигурами. И Майклом… Никогда не думала, что способна испытывать нечто подобное, но, когда он рядом, я не чувствую себя солдатом, не ощущаю, что мир враждебен и зол, что он пылает в огне и нужно защищаться. Майкл заставляет меня улыбаться, хотя я давно разучилась это делать. И да, я люблю его всей душой и сердцем. Фреда я тоже любила, ничуть не меньше Майкла, и гораздо больше, чем себя. Когда я узнала, что он сотворил, мне не хотелось жить. Он был настолько мной, что я словно сама сжимала руки на их шеях. Я спустилась в подвал, где отец запирал меня, нашла шпагат и сделала петлю. – Она надолго затихла, погружаясь все глубже в тот день, Генри с замиранием сердца ждал, но она так и не продолжила, все падая в пучину прошлого.

– Не хватило духу?

– Духа было больше, чем я могла вынести. Закрепив веревку, я стала на табурет, а потом увидела…

– Что?

– Не что, – Грейс одарила его тоскливо-печальным взглядом, – кого. Маму. Знаю, вы скажете, что это бредни.

– Не скажу, – прохрипел он, тоже видел нечто подобное – призраки прошлого в зеркалах. Они до сих пор не давали ему покоя.

– Я никогда не встречала ее вживую, только на фотографиях – безжизненная карточка, которую я целовала и прижимала к груди год за годом. В тот день в ее глазах было все: любовь и нежность, знание и свет, принятие и понимание. Она молчала, глядя из того мира, из зазеркалья, с той стороны водной глади. Было такое чувство, будто до меня святая снизошла. И я поняла: ее смерть, подарившая мне жизнь, не должна быть напрасной, и я не стала… Но я умерла, не в подвале, не с петлей на шее, а в спальне, глядя в его разочарованные, сраженные предательством глаза, слушая его затихающее дыхание. Я это сделала и не жалею. Если бы я верила в виновность Майкла, я бы не стала его защищать.

Генри долго обдумывал сказанное с выражением серьезной, тревожной печали, поглощенный всеми вариантами неприглядного будущего, и они оседали там, где-то в глубине его испуганного естества.

– Хорошо, Грейс. Я верю. Но мне будет проще помогать, если ты избавишь меня от страха смерти. Противоядие.