Более шаблонный портрет колдуньи — «Ведьма с кошкой на метле» (1904) — был создан в Англии ваятельницей Эдит Ч. Мэрион[1158]. Из-за использования таких атрибутов-клише, как кошка и метла, эта работа вызывает в памяти сказочных ведьм викторианской эпохи, только этот образ переосмыслен: здесь перед нами молодая красавица, больше похожая на добрую королеву фей. В мечтательно-загадочном выражении ее лица можно уловить отголоски прерафаэлитских картин, изображавших ведьм, хотя здесь ему сопутствует еще и нагота — рискованная черта, излюбленная некоторыми другими художниками. Впрочем, здесь не видно той темной чувственности, которая часто ощущалась в подобных произведениях: напротив, ведьма, вышедшая из рук Мэрион, представляется вполне невинным существом — скорее легким плодом фантазии, нежели эротическим кошмаром, явившимся из эпохи судов над ведьмами или из глубин декадентских грез. Позднее Мэрион близко общалась с Рудольфом Штайнером и помогала ему в строительстве первого Гётеанума[1159].

Мэрион была не единственной англичанкой, изображавшей на рубеже веков ведьм. Пылкая спиритистка Эвелин де Морган (1855–1919, урожденная Эвелин Пикеринг) писала огромные картины в стиле, очень близком прерафаэлитскому, и разделяла интерес прерафаэлитов к ведьмам[1160]. Ее кисти принадлежат «Медея» (1889) и «Любовное зелье» (1903). На последней картине изображена чародейка, которая готовит напиток, сидя возле книг по магии (среди авторов — Агриппа и Парацельс), а в ногах у нее сидит кошка. Отмечалось, что де Морган часто изображала своих антигероев в самых великолепных одеждах, и здесь мы видим яркий тому пример[1161]. Как именно следует понимать такое возвеличивание — трудно сказать. Медея, изображенная де Морган — столь же блистательная в своих нарядных одеждах, что и изготовительница колдовских зелий, — предстает холодной красавицей, от которой исходит скорее глубокая печаль и тревога, нежели зло. Королева Элеонора с картины де Морган «Королева Элеонора и прекрасная Розамунда» (1888) — тоже своего рода колдунья: она приходит к сопернице, чтобы отравить ее[1162]. Использованная здесь символика, мягко говоря, тяжеловесна: невинную Розамунду окружают плачущие амурчики, а королеву сопровождают полупрозрачные крылатые змеи, ухмыляющиеся демонические обезьяны и летучая мышь. Даже если напрячь изо всех сил воображение, эту злую ведьму лишь с большим трудом можно было бы выдать за привлекательный образ, олицетворяющий женское могущество. Из всех этих портретов ведьм, созданных художницами, похоже, лишь дерзкая колдунья, изваянная Рис, — ничуть не стыдящаяся своего тела, даже огрубевших пальцев ног, — могла сознательно задумываться как бунтарский символ. Сиддал, Мэрион и де Морган в целом придерживались давно устоявшихся канонов в изображении ведьм. В произведениях Мэрион и де Морган отчасти сохраняется обаяние и изящество, присущее типично прерафаэлитским волшебницам, и потому можно сказать, что эти художницы продолжали развивать мотив прекрасной и привлекательной ведьмы. А вот королева Элеонора, изображенная де Морган, напротив, недвусмысленно показана как отталкивающая злодейка. Такие образы, как этот, никак не способствовали представлению о ведьмах как о достойных похвалы женщинах, наделенных особым могуществом.