Большинство так называемых декадентов — даже те, кто с гордостью принимал это название, — придерживались самых разных взглядов, которые далеко не всегда противостояли буржуазной культуре. Среди них попадались расисты, империалисты, националисты, сексисты, некоторые из них презирали низшие сословия — и так далее. Основной пункт, по которому у них имелось расхождение с большинством, была ненависть декадентов к капитализму и меркантилизму, которая, впрочем, чаще всего проистекала отнюдь не из симпатии к рабочим, занимавшим в этой системе место на самом дне, а из идеалистической убежденности в том, что главным в жизни должна быть не низменная жажда богатства, а верность высоким ценностям (или, по меньшей мере, утонченность чувств). В этом их позиция, конечно же, частично совпадала, например, с воззрениями многих консервативно настроенных католиков и реакционеров, тосковавших по старому режиму[1222]. И в самом деле, некоторые декаденты были (или позднее становились) рьяными католиками и принадлежали (или притворялись, будто принадлежат) к аристократии. Часто в придачу к этому они исповедовали консервативные или даже реакционные взгляды. Большинство декадентов отвергало демократию и эгалитаризм. «Искусство — антитеза демократии», — восклицал в своих мемуарах Джордж Мур[1223]. Наиболее выдающимся образцом этого мировоззрения был главный декадентский писатель Италии — Габриэль д’ Аннунцио (1863–1938). Этот «Иоанн Креститель фашизма» считал свою протофашистскую политическую и военную деятельность и свои декадентские литературные произведения составными частями одной и той же программы[1224]. Позже он стал несколько спорной фигурой в глазах Муссолини, и писатели такого склада, как д’ Аннунцио, чаще всего старались сидеть на двух стульях — колеблясь между жестким консерватизмом и эксцентричным индивидуалистским радикализмом, который трудно было бы пристегнуть к какой-либо массовой идеологии.

Помимо всеобщего равенства, другим излюбленным врагом декадентов был секуляризм. Однако предлагавшаяся ими альтернатива редко оказывалась близка, скажем так, к мягким, умеренным, уравновешенным формам христианской веры. Напротив, декаденты, как правило, или были антиклерикалами, или придерживались чрезвычайно неординарных религиозных убеждений. Как уже упоминалось, для большинства из них любимой религией оставалось католичество — даже для выходцев из протестантских стран и семей. Однако их подход к вере обычно оказывался довольно необычным и неистовым, больше всего их привлекали в католичестве экстравагантная обрядовость и субъективно ощущаемая «анахроничность» (которую они находили поэтичной и заманчивой — в противовес прискорбно вульгарному настоящему времени). Религиозными терминами изобиловали вечные декадентские тирады, осуждавшие упадок нравов и культуры вообще: при помощи такой риторики они подчеркивали, что сами они — не либертины и не жаждущие разрушений революционеры, радующиеся катастрофе, а, напротив, оплакивающие ее реакционеры. В той литературе, которую относили к декадентской в XIX веке и которую поныне продолжают так называть, в действительности присутствовали обе точки зрения. Эту двойственность можно обнаружить даже в рамках творчества отдельных авторов. Многие из них достаточно неоднозначно относились к либертинизму, либерализму, эпикурейству, непомерной утонченности и необычному, богемному образу жизни: все это одновременно и манило, и отталкивало их, а иногда они подхватывали какой-либо элемент из вышеперечисленных (здесь можно заметить, что среди декадентов не была редкостью гомосексуальность или бисексуальность — достаточно вспомнить хотя бы Верлена и Лоррена) и одновременно отстаивали многие старомодные ценности[1225]. Безусловно, часто это сопровождалось изрядной дозой лицемерия, и тут, пожалуй, уместно перефразировать знаменитое высказывание Блейка о Мильтоне: в некоторых случаях эти авторы стояли на стороне дьявола и прекрасно это понимали — просто не хотели признаваться в этом публично.