Как и явствует из верленовской формулировки, заметной составляющей имиджа тех, кто называл себя декадентами, была идея избранничества: они считали себя венцом утонченности. В автобиографическом романе ирландского писателя Джорджа Мура «Исповедь молодого человека» (1886), где описывается его жизнь в Париже в 1870‐е годы под влиянием раннедекадентской литературы, главный герой бранит «слепую, неразвитую, ненасытную массу» и провозглашает, что теперь, в нынешний век упадка «сноб — вот тот ковчег, что победно плывет поверх демократической волны». Нужно отметить, что на довольно раннем этапе началось и сокращение дистанции между этой элитистской группой и — по выражению Джеррольда Сейгеля — «противоположным ей театром лицедействующей богемы», из‐за чего возник полный беспорядок и трудно стало определить, кто из участников представления к какому классу принадлежит в действительности и какими денежными средствами располагает[1211]. Итак, денди-декаденты были представлены и нищей богемой — выходцами из среднего класса со скромными доходами (что не мешало им тратить огромные суммы на роскошные наряды и произведения искусства, так что из‐за своих взыскательных вкусов они часто погрязали в долгах), — и богачами-аристократами, пописывавшими стишки, вроде графа Робера де Монтескью (1855–1921).

Понятие декаданса распространялось не только на литературу. С самого начала оно использовалось для оценки общественного и биологического упадка. Например, в Англии его употребляли в этом смысле еще с 1837 года. Это ощущение — что общество, каким мы его знаем, доживает свои последние дни — стало особенно острым во Франции, и во второй половине XIX века это объяснялось весьма конкретными историческими причинами (среди прочих — поражением в войне 1870 года против Пруссии), и страна чувствовала, что ее международное могущество и престиж угасают на глазах[1212]. Настроение той эпохи омрачалось еще и представлением о неизбежной передаче биологических изъянов от поколения к поколению. Эта мысль, как высказался Жан Пьерро, «принималась с тем большей готовностью, что она предоставляла хоть какое-то апостериорное оправдание христианскому понятию первородного греха»[1213]. Писатели и художники, относившие себя к декадентам, перевернули с ног на голову этот пессимистический дискурс — применявшийся и к литературе — и увидели в самих себе конечный продукт культурной эволюции, устремленной ко все более утонченным формам эпикурейского приятия чувственных удовольствий и замысловатого, изысканного искусства (и умения одеваться!). Однако, несмотря на использование этого термина как в чем-то положительного и привлекательного, в том, как декадентское движение в Париже, а также его позднейшие представители в других городах и странах Европы, относились к этому понятию, всегда оставалась заметная неоднозначность.