В соответствии с этой картиной мира сатанизм изображается в романе как чисто женский феномен. Когда герои приходят в бывший монастырь урсулинок, где должна совершиться черная месса, их встречает ярко накрашенный человек с таким фальшивым голосом, что Дюрталь сразу же решает, что «попал в притон содомитов»[1401]. Однако, хоть содомиты там и присутствуют, они явно не задают тон, и, войдя в молельню, Дюрталь отмечает, что там «очень мало мужчин и много женщин»[1402]. Даже гомосексуальные мужчины там скорее женоподобны, чем мужественны, а потому они тоже дополняют общую картину сатанизма как женского явления. В вымышленном мире Гюисманса сатанизм — занятие не для настоящих мужчин и вообще не для психически здоровых людей. Даже то, что местом сборища сатанистов служит бывшая обитель урсулинок — то есть монашенок, а не монахов, — тоже намекает на женский характер дьяволопоклонничества. Кульминационный момент мессы нарочно описан так, что действия участников таинства сильно смахивают на поведение помешанных в сумасшедшем доме (а с их поведением, как мы еще увидим, Гюисманс был немного знаком):

Женщины забились, упав на ковер. Одна кинулась плашмя на землю и сучила ногами, словно ее приводила в движение пружина; другая, вдруг страшно скосив глаза, закудахтала, потом, потеряв голос, оцепенела с открытым ртом, с втянутым языком, упершимся кончиком в небо; еще одна, распухшая, свинцово-бледная, с расширенными зрачками, откинула голову на плечи, потом выпрямилась резким движением и начала, хрипя, рвать ногтями грудь; еще одна, лежа навзничь, развязала юбки и выставила голое брюхо, раздутое, огромное, потом с ужасными гримасами изогнулась и высунула из окровавленных уст расцарапанный покрасневшими зубами, не помещающийся больше во рту, белый, надорванный по краям, язык[1403].

Эти нелепые кривлянья намеренно описываются так, словно речь идет о клиническом безумии, авторский голос упоминает об «истерии» и констатирует: «Это был какой-то дом печали, отвратительное скопище проституток и безумных»[1404]. Когда Дюрталь рассказывает своему другу дез Эрми об увиденном, тот хладнокровно замечает, что многое из этого наблюдается и в сумасшедших домах. Однако, вразрез с этой явной патологизацией сатанизма, в письме от 7 февраля 1890 года (адресованном аббату Буллану, главарю причудливой иноверческой секты) Гюисманс писал, что ему «надоела система Шарко, который тщился доказать [ему], что одержимость демонами — просто вид истерии»[1405] [1406]. В самом деле, Гюисманс был в числе тех писателей, которые посещали зрелищные публичные лекции доктора Шарко[1407]. Как уже отмечалось в главе 5, некоторые психиатры видели в истерии не только явление, объяснявшее средневековые процессы над ведьмами, но и ловкий способ уклониться от (оправданного, в их глазах) давления, которое оказывалось на женщин в патриархальной культуре. Гюисманс, изобразив в своем романе сатанисток как истеричек, придал этой идее новое звучание, что наверняка было понятно многим его читателям-современникам. Получалось, что женщины, участвовавшие в сатанинском шабаше, в том числе и мадам Шантелув, в некотором смысле бежали от правил и требований мужского общества. Кроме того, к ним можно было применить клише, выставлявшее феминисток истеричками — «визгливым сестринством», как презрительно называла их Элиза Линн Линтон в своей полемической книге (см. главу 5)[1408].