Я по наивности своей думал, что клуб «Тристан» является тем местом, той тихой гаванью, где лорд укрывается от собственных житейских бурь, где он окружен друзьями, расслаблен и спокоен.
Но нет, увы. Самый поверхностный анализ, самое беглое наблюдение дало мне неопровержимые факты. В «Тристане», где им откровенно восхищались, где на него почти молились, признавая гений, признавая Божий дар Стратега, он был также одинок, как и в любой точке мира, за исключением, может быть, Стоун-хауса, где его развлекал верный Питерс. Он был отгорожен стеной, прозрачной, точно стенки аквариума, из которого он холодно и равнодушно смотрел на мир, оживляясь лишь с началом игры. Нет, он не прятался, он общался, смеялся, играл, был душой компании, но все это – не вылезая из раковины, и вот эта блестящая красивая иллюзия принималась многими за настоящего Мак-Феникса. Лишь самые близкие ему люди, такие, как Харли, такие, как Велли и Дон, знали цену его настоящему веселью. И его настоящему гневу. Я же был тем, кто познал цену его одиночеству.
Как-то за ужином я перехватил его улыбку, тихую, посветлевшую, от которой радостно стукнуло сердце и тотчас замерло, боясь резким звуком спугнуть нежданное чудо. Он неделю не улыбался, смеяться – смеялся, сухим, равнодушным смехом, колючим, как чертополох. Но так улыбнулся впервые с того самого кошмарного дня, и я замер над своей тарелкой, любуясь Куртом, задумчиво смотрящим в окно. Улыбка предназначалась не мне, он где-то витал, в далеких далях, он был не здесь и не со мной, надежно закрываясь от той боли, что я еще мог ему причинить, но я заулыбался в ответ и накрыл его руку своей, слегка погладив пальцы.
Курт тотчас очнулся и кивнул мне, движением бровей спросив, в чем дело.
Я смутился, потому что позволил себе лишнее, и пробормотал, опустив глаза:
– Прости. Я… Просто ты улыбался так, словно мы вернулись в Швейцарию.
Курт снова кивнул и слегка ссутулил плечи, я опять почувствовал, насколько он одинок, какая колоссальная, пугающая бездна отделяет его от мира, бездна былой шизофрении, и вот он снова уходит все дальше, закрывается все сильнее, и в этой непроглядной тьме еще горят маяками Харли и Тим, но мою свечу почти задуло ветром. Я уже не был тем, ради кого Мак-Феникс собирался жить. Лорд осторожно освободил руку, встал из-за стола, едва притронувшись к еде, и, не сказав ни слова, ушел в кабинет.
Я поднялся наверх, в спальню, распихал по карманам деньги и документы и вышел прочь из дома на Беркли-стрит. Не помню, по каким барам меня шатало, не помню, кто приволок меня на Фолей-стрит и уложил в кровать, но наутро, с трудом продрав глаза на звон будильника, я выглянул в окно и обнаружил под дверью припаркованный «Ягуар» и Курта, спящего в машине. Когда я вышел из дома, от ближайшего фонаря отлепился гробовщик, поднял руку в знак приветствия и неспешно зашагал к невзрачному «Опелю». За краткий миг я успел испугаться и перевести дух. Удивиться тому, что я еще жив, а лорд не спит в обнимку с окровавленным ножом. И помолиться за тех, кто в эту шальную пьяную ночь не подпустил к нам маньяка.