«Он мог бы преподавать в Оксфорде, – печально думал я, – ему предложили, он был бы экстравагантен, но популярен…»

Курт развернул машину и съехал с трассы на влажную от дождя поляну; он тоже казался печальным и переживал расставание с Оксфордом.

– Возможно, как-нибудь потом. Когда я стану старым и степенным.

Он отвечал на мои мысли, и все-таки я спросил:

– Что ты сделаешь тогда, милорд?

– Мы, Джеймс. Поселимся в Оксфорде, и я стану преподавать математику.

– А я? – очень тихо спросил я, так, чтобы голос меня не выдал, голос, задрожавший вместе со всем моим естеством от этого спокойного уверенного «мы».

– Ты будешь со мной. Этого мало? Устроишься куда-нибудь.

– Снова решаешь за меня? Куда-нибудь… Интересно. В лаборатории пробирки мыть?!

Я услышал его гневный рык и осекся: ведь мы уехали из Оксфорда, зачем я его злю, ну что я прицепился к словам, я же хотел их, главное ведь было не в этом, в том, что мы будем вместе!

– Опять ему не так. Мечтаю я, придурок. Достал ты меня нытьем дальше некуда!

Я тоже рыкнул и повернулся, чтобы высказать все о его манере мечтать, но слова застряли во мне, намертво зажатые поцелуем. Курт целовал меня жадно и страстно, так, словно выпить хотел всю душу, и я ответил, судорожно вцепившись в него, обнимая за шею, впиваясь пальцами в волосы и чувствуя, что задыхаюсь, умираю, сгораю от невозможности остановить время. Мак-Феникс оторвался от меня, переводя дыхание; я застонал от острого чувства потери, но он лишь вырвал оба ремня безопасности, закинул куда-то назад свое пальто и перебрался ко мне, оседлал мои бедра, уткнулся лицом мне в шею, прихватывая кожу губами, и я прижал его к себе, заставляя прогнуться, так крепко, что почти ломал ему ребра.

– Целовать-то мне тебя можно, нытик несчастный? – шепотом спросил Курт. – Ты ведь первый начал, ты ведь мне разрешил?

– Разрешил, да, – тоже шепотом ответил я. – Чертов ты упрямец, я так боялся, что потерял все это, что больше не будет твоих поцелуев, тебя не будет так близко, Курт!

Он поднял голову и заглянул мне в глаза, а я удивился, я не поверил, что лицо Мак-Феникса может быть таким, беззащитным, почти доверчивым. Он нуждался в тех словах, что крутились у меня в голове, что я как безумный повторял про себя раз за разом, не решаясь высказать вслух, но я только гладил его спину, его волосы; тогда он навалился, вдавливая в кресло мои плечи, тяжесть его была так желанна, что я задохнулся от этой близости, утратил контроль, я потянулся к нему и стал покрывать поцелуями лицо, – глаза, щеки, нос, лоб, – всю эту красоту, доставшуюся мне, принадлежащую мне, обожаемую, ненавистную, и снова дотянулся до губ, и потерял рассудок от любви.