– Ты не хочешь пригласить в Лондон Тима?

– Тим справляет Рождество в своей конторе, я там был пару раз, скука смертная!

– Он служит у тебя два года? – тотчас заинтересовался я.

Мак-Феникс досадливо поморщился и отвернулся. Я улыбнулся и прикусил губу.

За четыре часа до Рождества мы остались совсем одни, не считая дежурных слуг и охраны. В общей зале установили кадки с норвежскими елями, и я развлекался тем, что наряжал их золотыми шарами и заказанными в сети клетчатыми бантиками цветов дома Аргайл. Это был один из подарков Курту, и я улыбался, предвкушая эффект.

В десять вечера я подумал, что пора брать власть в свои руки и тащить пингвина из кабинета за уши: в силу его деспотизма мы рисковали остаться без ужина, ибо эту проблему он взял на себя, но забил. И потом, не собирался же он встретить полночь, до рези в глазах пялясь в монитор любимого макбука? Я допускал, что ему просто по фигу, но у меня отчего-то были совсем другие планы на первое совместное Рождество.

Я осторожно вошел в кабинет Мак-Феникса и позвал:

– Курт, пойдем!

Он стоял спиной ко мне, у доски, точной копии доски из квартиры профессора Норриса, видимо, привычного атрибута факультативных занятий, рука его была перепачкана мелом; на черном поле пересекали друг друга какие-то стрелочки; все вместе походило на план генерального сражения, все пути сходились к размытой фотографии, пришпиленной строго по центру. Я так и не узнал, а теперь и не узнаю никогда, кем был человек с фотографии; несомненно, важная персона, если им занимался Курт, но в чем он провинился перед Британией, я не понял и не рискнул спросить. Я просто подошел, обнял лорда, дыша ему в затылок, и снова позвал, лаская его грудь и живот:

– Пойдем, слышишь? Уже скоро…

Он перехватил мою руку, поднес к губам и покачал головой:

– Еще полчаса, Джеймс, я только добью вариант. Потерпи; если хочешь, посиди со мной, но не мешай. Иначе буду думать об этом все Рождество.

– Нет уж! – буркнул я. – В такую ночь ты будешь думать только обо мне. Причем тут этот лысый урод, скажи мне?

Курт тихонько рассмеялся и снова поцеловал мою руку.

Я послушно сел в кресло, стараясь для собственного спокойствия не заглядываться на доску, я взял журнал, отрыл в нем статью о рядах и полчаса пытался въехать, в чем тут фишка. Ряды, включая приснопамятный Фурье, после занятий высшей математикой с Куртом, носили чисто фрейдистский характер и ассоциировались с групповухой, где каждый последующий член был меньше предыдущего, сводясь к импотенту на выходе. Я просто видел воочию эти затухающие колебания и хихикал в кулак, на что автор статьи вряд ли рассчитывал.