Мы расстались болью и кровью, но эта ночь все равно со мной, она и Новый год на Алиеске, две драгоценности в копилке моей памяти, две упавшие с неба звезды, на которые я загадал желание, безумную мечту о любви, любви психопата, не способного на чувство. Я ненавижу его за эту иллюзию, которой поверил всем сердцем, ненавижу за то, что вознес меня на вершину ослепительного счастья, и как же низко я упал с этой вершины, надоевшая игрушка, разбившийся глупый пингвин, вообразивший, что может летать…
Я подарил ему Фрейда.
Не смейся, мой добрый читатель, я был искренне счастлив, отыскав в другой лавчонке у седого как лунь букиниста «Толкование сновидений» 1900 года на немецком, которым Курт владел в совершенстве; книга обошлась мне недешево, если верить хозяину лавки, томик входил в число первых двадцати экземпляров, но был без переплета и с многочисленными пометками на полях, что резко снижало заоблачную цену в глазах знатоков. Что до меня, то эти-то пометки и делали том уникальным, ругательные выпады безвестного психиатра, едва ли не матерно спорившего с Фрейдом и рисовавшим на него карикатуры, придавали изданию особую прелесть. Я отдал раритет в переплет, заказав дорогую кожу с блинтовым тиснением и медными оковками по углам, получилось солидно, весомо, хорошая добротная стилизация; я провел немало занятных минут, пытаясь со словарем перевести виртуозную брань коллеги по профессии, а теперь надеялся, что Курт, вполне искренне заинтересовавшийся психологией, оценит мое подношение.
Он принял книгу с веселым недоумением, с каким часто принимал мои подарки, точно радовался знаку, но не знал, что с ним делать, прочел дарственную надпись, которой я побаловал пингвина, пролистал пару глав и внезапно замер, с отвисшей челюстью читая благородный мат прошлого века. Потом принялся истерически ржать, сквозь смех переводить вслух, отчего я тоже стал смеяться, все-таки мой бездарный коллега не стеснялся в выражении праведного гнева, и через пять минут мы сидели, склонившись над книгой, и тихонько подвывали от восторга, Курт переводил то Фрейда, то оппонента, и вдоволь начитавшись смелых текстов, мы принялись воплощать в жизнь свои подавленные сексуальные стремления.
Потом Курт предложил погулять. С улицы все еще доносились радостные крики, взрывы фейерверков, песни, шум, Лондон отказывался затихать, а легкий пушистый снег, поваливший вдруг из нависших туч, усилил ощущение сказки, заставив многих горожан выйти на улицу и петь рождественские гимны.