29-ого утром мы сдали, наконец, проклятый заказ, а под вечер вернулись Дон и Велли, отдохнувшие, загоревшие, счастливые до насмешливых улыбок окружающих. Рядом с ними хотелось греться, убеждаясь, что это реальность, что есть на свете взаимная мужская любовь, длящаяся долгие годы; они пробыли наедине неделю, но в лице Донерти проявилась уверенность, сытая удовлетворенность, и во взглядах, украдкой бросаемых на герцога, читалась такая безграничная нежность, что захватывало дух. Велли тоже изменился, стал спокойнее, движения обрели величавую, царственную плавность, в нем теперь отчетливее проявлялось женское начало, обычно скрытое за пьяной душевностью или раздражительностью по пустякам. В общем, за них хотелось подержаться, как за талисман, с ними хотелось о многом поговорить, даже, черт возьми, жертвуя собой, снова отпустить на необитаемый остров; но наши вещи были уже собраны, самолет заказан; мне была куплена экипировка, полный лыжный комплект, подогнанный и подлаженный так, что любые трассы не страшны, но я боялся, я ехал в какое-то странное, дикое место, в обетованную землю Джека Лондона, и готовился к суровым испытаниям.

Что мне рассказать вам про Аляску?

Стоит ли так уж подробно рассказывать?

В Алиеске, небольшом курорте при городишке Гирдвуд, было все. Мы прилетели, оставив под крылом многочисленные ухоженные курорты Северной Америки, на хвосте у шторма, едва не накрывшего нас с головой; три тряских часа на машине, отель, и первое нерадостное открытие: внизу, у подножия гор, слякотно, точно в Лондоне, а на вершинах столько снега, что пошли лавины; и через пару часов отель, где мы едва устроились и разложили вещи, накрыло крылом искусственно взорванной снежной шапки, от чего стены нашего пристанища заходили ходуном, как при землетрясении.

«Это вам не Альпы!» – с мрачным восторгом подумал я. Во мне пробуждался какой-то первобытный дикарь, фанатик разгулявшихся, карающих стихий, Курт же был счастлив точно ребенок.

Он не дал мне отдохнуть, он слышать не хотел об акклиматизации, которой я пытался прикрыть свой суеверный дикарский ужас; не желавший ждать и терять время милорд сразу погнал меня на склон. И выяснилось, к моему великому облегчению, что и мне есть чем заняться в Алиеске, что есть вполне приличные склоны, чуть более крутые, чем я привык, но с таким потрясающим, гостеприимным снежным покровом, с особой текстурой, как назвал эту влажную из-за близости океана поверхность Мак-Феникс, что спуски давались мне легко и приносили радость.

Курт остался мной недоволен. Он обругал последними словами моих учителей (среди которых была и Мериен, о чем я инстинктивно не стал рассказывать), взялся меня переучивать, ставить скольжение, норовил чертить палкой какие-то формулы на снегу, но я переучиваться не хотел, я был счастлив тем, что вспомнил, и он оставил меня в покое, обозвав лентяем и бездарем. А под конец многотрудного предновогоднего дня нанял ратрак, и нас забросили на целину; я не рискнул пока тягаться с «пудрой», но Курт расхохотался над моими глупыми страхами и показал все то, чего так тщетно добивался от меня, и его стремительный полет по первозданно-чистому снегу был похож на танец над пропастью.