Или знал?

Ведь это был мой возлюбленный, мой обиженный мальчишка, и пять минут назад все было хорошо, да думай же ты, Патерсон, не хлопай испуганно глазами, говори, все, что хочешь, говори правду, в конце концов!

Правду!

Легко сказать! Вернее, подумать легко, а сказать совсем непросто, сколько раз уже пытался, но даже в самом яростном, беспамятном сексе не мог забыться настолько, чтобы вытолкнуть из себя правду. Три коротеньких, простеньких слова, после которых, как я подозревал, наступала темнота. Темнота без будущего, бездна. Сплошные проблемы, которые ни к чему.

Не вздумай в меня влюбиться, Патерсон, проблемы нам ни к чему. А влюбишься, – хорошенько подумай, прежде чем признаваться.

Лорд ждал, скрестив руки на груди, и ситуация все больше накалялась.

Тогда я опомнился, подошел к нему и положил горячие ладони на плечи:

– Ты что, Курт? Успокойся, зачем так? Если тебе неприятно, мы никуда не пойдем, не бойся…

Мак-Феникс тотчас взбрыкнул и дернул гривой:

– Я не боюсь, мой милый доктор, я спрашиваю: как часто ты намерен прописывать мне постельный режим? Это ведь твоя цель, не так ли, ты за этим сюда приперся? Прогибался под меня, позволяя бесчинствовать? Стоило так унижаться и лицемерить ради секса с психопатом у истоков болезни?! И только попробуй мне солгать, доктор Патерсон! Ну!

– Стоило, – теперь и я был бледен как смерть, чуть губы себе не кусал. – Да, и я не лицемерил. Я хотел поехать с тобой. Ради тебя. И вот этого шанса. Я должен был попытаться, прости.

Я отпустил его и забился в кресло, чувствуя себя изломанным и брошенным в грязь. Внезапно нервы мои сдали, я закрыл лицо руками и сидел так, вряд ли долго, но как показалось – вечность, пока не почувствовал, как сильные руки отводят мои ладони, и сухие губы касаются моих затвердевших скул.

– Шанса на что, пингвин?

От «пингвина» я окончательно расклеился и потерял контроль; уткнувшись Курту в плечо, я обессилено прошептал:

– Хотя бы попытаться, так нужно, как воздух, как жаль, что ты не понимаешь… Хотя бы попробовать стать твоей Марией… Марией Стюарт…

Больше я не мог говорить, признания душили меня, но давнее предостережение оказалось как внушение, как табу индейских вождей, я опять не мог выдавить ни слова о своей безоглядной любви.

– У тебя ничего не получится, – ровно подытожил мое признание Курт.