– Немного, ваша светлость, – ответил я, оттирая крем с губ.

– Не называйте меня светлостью, доктор, – небрежно отмахнулся юноша. – Мы оба знаем, сколь малы мои права на титул, зачем лицемерие? Впрочем, это забавно, не правда ли? Такое странное сальто, каприз природы: Габриель – шизофреник, я – герцог!

– А на деле все наоборот?

Юноша пренебрежительно фыркнул:

– Это еще надо доказать.

Я обдумал предпосылки и понял, что мальчик прав: без его согласия, без обращения ближайших родственников к психиатру невозможно было начать диагностику. И свои визуальные наблюдения я мог засунуть сами знаете куда. Так что я не нашелся, что возразить, но Альберт уже утратил интерес к вопросу; с очаровательной нелогичностью, подтверждавшей болезнь, он сказал:

– Мой брат рожден для великих дел и великих чувств, доктор Патерсон.

– Согласен, милорд.

– Так отчего же вы и вам подобные все время отвлекаете его от цели? – вдруг взвизгнул герцог, пойдя неровными пятнами.

– От созерцания вас? – тихо парировал я, осознавая, насколько опасен неуравновешенный характер, помноженный на болезнь и извращенную привязанность.

– От созерцания?

– На что еще рассчитывать Бьорку рядом с вами, милорд?

– Бьорку?!

– Альберт, милый, три часа ночи, а ты не спишь! Как же твой режим, дорогой мой?

Я медленно поднялся с кресла, оставляя в нем плед.

На помощь уязвленному Альберту пришла артиллерия замка Дейрин, и первые несколько мгновений я мог лишь пялиться на откровенный пеньюар с глубоким декольте, едва прикрытым роскошною косой ночной прически.

Высокая полная грудь в окружении молочного кружева, тонкая золотая цепочка с каплей сапфира в притягательной ложбинке, глаза, манящие, точно синие звезды.

Такой я впервые в опасной близости увидел Анну Бьорк, вдовствующую герцогиню. Ей было немногим больше сорока, но возраст не имел значения, не имел силы, жалкие цифры у ног бессмертной богини. Природа не отмерила ей томного очарования Альберта, энергичная хищница знала, чего хочет от жизни, ей некогда было прятаться в грезы. Анна шла ко мне, с кошачьей грацией ступая по ковру; я стоял перед ней в прилипшей влажной рубашке, и в теле, утомленном сексом и стрессом, медленно зарождалась новая искра. Но откуда-то я знал, что ненавижу мачеху Мак-Феникса, давно, обстоятельно, привычно, ненависть поднималась из каких-то потаенных глубин и удивляла меня самого.

Анна приблизилась вплотную, разглядывая меня почти в упор из-под острых черных ресниц, потом протянула руку к моим губам; я не успел или не захотел отшатнуться, и герцогиня стерла затаившуюся в уголке каплю крема и слизала с пальца, невольно стрельнув языком, как змея.