Я оторвался от его губ и рассмеялся от облегчения.

– Что с тобой? – рассмеялся и Мак-Феникс.

– Я так давно хотел признаться! И в Рождество, и на Аляске… И почему-то все не мог, а тут сорвался. Тебе придется еще раз услышать: я тебя люблю, Мак-Феникс!

Он снова поцеловал меня, потом спросил с укором:

– Не можешь заткнуться, да? Прорвало пингвина?

– Не то слово!

– Ладно. Тогда спрошу: как насчет Мериен Страйт? Которую любишь и не променяешь на такого говнюка, как я? Это было после «Александры», Джеймс, я, знаешь ли, злопамятная тварь.

– Вот это сложно объяснить, – вздохнул я. – Я сорвался и со злости наговорил ерунды, я все тебе наврал, мне и Мери потом по шее надавала. Ей-то я сразу сказал, что люблю тебя.

– Вот ведь придурок! – выругался в сердцах Курт, но я видел, что он не в состоянии злиться. – Ты такой любвеобильный, Патерсон, что можешь любить двоих?

– Видимо, так, – освоившись с ситуацией, я расслабился настолько, что принялся его ласкать, с наслаждением проводя ладонью вдоль тела, и мне дико нравилось, что он теперь знает, сколько любви было в каждом моем жесте. – Не хмурься, все проще. Помнишь, я тебе рассказывал про сестру? Ну, Мери, помнишь? Мериен Страйт на нее похожа, я знаю, звучит глупо, но она напоминала мне погибшую сестренку, и за это я ее любил.

Он снова помолчал, но реагировал на мои ласки, вольно или невольно, впрочем, с пениса мою руку убрал, посмотрел не без яду:

– Джеймс, может, вместе сходим к профессору Диксону? Мне до твоих комплексов далеко, я сестер не трахаю!

– Зато у тебя братик, готовый на все! – устав оправдываться, ляпнул я. – О, Габриель!

– Заткнись, ты же видишь, он болен. Да и речь сейчас не о нем.

– О моей любви к тебе? А помнишь, как Бренда меня спалила? На Алиеске? Она же видела, все видели, один ты не замечал, почему ты этого не замечал, Мак-Феникс? Я каждую ночь тебе шептал, что люблю, только тебя, единственного на свете, почему ты боялся услышать, боялся разглядеть? Обжегся один раз и сдался?

– Я помню, как Бренда сказала, что ты меня любишь, и ждал, правда, ждал, что ты скажешь сам, и все повторял про себя ее дурацкие слова, а потом прочел твое письмо, сразу после Алиески, и это было хуже, чем с Мериен Страйт, ты же нокаутировал меня, Джеймс!

– Вот не учили тебя в детстве, что нельзя читать чужие письма, да, любовь моя? Моим объятьям, моим губам не поверил, а в придуманную ситуацию – как в заповеди Господни!

– Ты нелогичнее Харли, придурок, как тебе поверить? Ладно, оставим. Скажи еще раз!

– Любимый! Счастье мое, любовь моя, свет мой единственный!