– Пора. Попробуем поспать. Надеюсь, верный Мак-Ботт еще держит ванну согретой.

– Мак-Феникс, ты садист, но я тебя обожаю! Неужели у нас будет теплая ванна? Ты потрешь мне спинку, Мак-Феникс?

– Я потру тебе все, что хочешь!

Мы растолкали спящего под дверью на матрасе, под пуховым одеялом Питерса, и он, зевая, поплелся с нами. Потом в гостиной мы разбудили Гордона, и он, бурча под нос, отправился прибираться в музее. Мак-Ботт, как истый камердинер, не позволил себе уснуть без дозволения милорда и действительно держал ванну в состоянии полной готовности, с беспощадной щедростью расходуя воду, и блаженное тепло, в которое мы забрались с милордом на пару, было наградой за тяжкие труды.

Впрочем, наградой мне было лицо Курта, умиротворенное, живое. Теплое. И сталь в его глазах сменилась мягким серебром, оно светилось изнутри, сверкало драгоценной искрой, и я не чувствовал льдинки в сердце, какая льдинка! Я клал ему руку на грудь, и сердце лорда колотилось как сумасшедшее. И все потому, что я его любил.

Отмывшись, я почувствовал себя бодрее, и почти сразу пришел зверский голод, такой, что я с беспокойством спросил Мак-Феникса, где в этом замке можно пожрать.

– В малой гостиной обычно оставляли бисквиты и шерри, – неуверенно сказал Мак-Феникс, отжимая свою роскошную гриву. – Это на нашем этаже, налево по коридору. Но лучше дождись Гордона, носиться с фонарем по замку я не буду.

Я оставил его сушить волосы в теплой ванне, а сам, закутавшись в плед, уселся ждать лакея. Но то ли тот закопался в музее, уничтожая следы нашей оргии, то ли уже совершенствовал Питерса, а может, просто мой голод растянул ожидание до бесконечности, – в общем, я не выдержал и отправился на поиски съестного.

Малую гостиную, как ни странно, я нашел сразу, следуя инструкциям Курта. Там горел камин, к нему жались уютные кресла, и на столике между ними стоял графинчик в окружении пирожных. Вся эта идиллия была пределом моих мечтаний; боюсь, я действительно расслабился, я вновь увлекся собственными планами и совсем забыл, где нахожусь. Приманка оказалась столь заманчива, что я не сразу оценил, с каким старанием составлен натюрморт.

Лишь плюхнувшись в кресло и запихав в рот половину пирожного, я с ужасом заметил в соседнем кресле Альберта.

Длинные темные волосы по плечам, светлая кожа. Улыбка, точно предсмертная судорога. И глаза, как два сапфировых ритуальных ножа.

«Бисквиты отравлены!» – отчетливо подумал я, но справился, не выплюнул, кое-как проглотил, понадеявшись на изобретательность Курта.

– Проголодались, доктор Патерсон? – с холодным интересом, копируя интонации брата, спросил герцог Бьоркский.