– Ты прав, мой король, – с улыбкой признал я, гася волнение в зародыше, – спешить нам некуда.

– Ну, тут недалеко.

«Недалеко» оказался небольшой холм на берегу озера, окруженный низкими сосенками. Никаких строений; лишь приглядевшись, я обнаружил остатки какого-то сооружения, горелые бревна и часть кирпичной кладки. Курт спешился и поднялся на этот холм. Я последовал его примеру. На вершине было так странно и неуютно, что я невольно шагнул поближе к лорду.

– Что здесь было? – тихо спросил я. – Какое-то культовое место? Капище?

Курт улыбнулся, и в улыбке была горечь:

– Ну, можно и так сказать, Джеймс Патерсон. Вообще-то здесь был «сарай».

– В смысле?

– На самом деле, это ферма, ну, то, что от нее осталось, небольшое строение с конюшней. В конюшне находился штаб всех моих детских игр, а в секретных посланиях это местечко обозначалось как «сарай». Чтобы никто не догадался. Сейчас смешно вспомнить, да?

– А что случилось с «сараем»?

– Ну, – замялся Курт. – Я его сжег. Был приступ, и я все спалил.

– Расскажи мне! Что здесь стряслось? Почему?

– Позже. Это самое трудное, Джеймс, вспоминать тот период. Я был болен тогда. Не торопи.

В памяти всплыла вчерашняя ночь, и как его ломало в комнате Марии, эта боль, этот ужас, и вот опять его просто корежит от какой-то невероятной тоски и непонимания. Как ни крути, у него тоже было страшное детство. Не стоит на него давить, подумает, примирится и сам расскажет.

Больше таких смутных, тревожных мест в округе не было. Что стряслось когда-то в этом «сарае», почему он его сжег, все это я решил выяснить потом. Едва мы спустились с холма, Курта отпустило, и дальнейшая прогулка прошла просто сказочно хорошо.

Это было почти как в Оксфорде. За каждым камнем, под каждым кустом таились воспоминания, еще более ранние, чем студенческие, еще более счастливые, связанные с матерью и отцом, а потом – с краткими набегами в разоренное гнездо вместе с Робертом Харли и Даймоном Грегом.

Мы скакали по заиндевевшим вересковым полям, осмотрели пару деревень на той стороне озера, облазили всю долину и, наконец, стали подниматься в горы вдоль неширокой речушки, питавшей Лох-Эллер, пока не вышли на еще одно плато, совсем маленькое, со старым заброшенным домом и никуда не годным хозяйством.

Отсюда открывался потрясающий вид на замок, такой, что впору снимать и продавать в элитные журналы, в путеводители по Шотландии, в альбомы с лучшими пейзажами страны. Дейрин в рваных космах тумана, который меня почему-то совсем не пугал и который не могло разогнать даже яркое полуденное солнце. Свинцовое озеро, повинное в десятке трагических смертей, могила неприкаянных заблудших душ, не нашедших в этом мире любви и понимания; замок отражался в нем как-то криво, неправильно, косыми штрихами, и над отраженными башнями небо было пасмурным и холодным. Горы, поросшие низкими жухлыми соснами, в просвете распадка – океан, теплый, влажный, огромное тяжко дышащее больное существо, температурящее Гольфстримом.