– Что это было, Курт?

Он задумался и чуть скривил губы намеком на усмешку:

– Ну, так… Я хочу, чтоб ты помнил об этом вечером. И думал о том, какой будет ночь.

Минуту я тупил, всматриваясь в эту усмешку, я не сразу смог перестроиться, я хотел продолжения здесь и сейчас, тянулся к нему, а потом до меня дошло, и меня словно грязью окатило, он же вербовал меня, предлагал мне ночь в обмен… От обиды я побелел как снег и вылетел из постели, не скрывая бешенства. Гнев мой был столь велик, что я не сдержался и крикнул:

– Права была Анна, когда покупала тебя, точно шлюху, Мак-Феникс! Ты шлюха и есть!

– Она в другом права была, сука: все имеет свою цену!

Он тоже разозлился, вспыхнув, точно порох от искры, но при этом остался спокоен. Он на удивление хорошо контролировал себя, он играл своими эмоциями так же точно, как играл моими. Оказывается, я неплохо подготовил его к сольному выступлению, он был способным учеником.

– Что, Патерсон, анализируешь, пытаешься? Ты забываешь, что я психопат, я многое прочел о психопатах: нас бесполезно тестировать или лечить, мы адаптируемся, мы принимаем на вид все ваши хуевы методы и выдаем желаемый результат.

– Ты не психопат!

– О, что-то новое, да неужели? Но ты поставил мне этот чертов диагноз, Патерсон, ты даже свозил меня, точно в цирк: смотри, Мак-Феникс, здесь тебе место, в Бродмуре, среди тебе подобных, вот койка, вот миска, вот твой собрат, ублюдок, поднявший руку на мать. А тут не мать, Джеймс Патерсон, всего лишь мачеха, но ведь и баллов у меня поменьше?

– Мак-Феникс, ты не психопат! Пусть не меня, но ведь кого-то же ты любишь! Опомнись!

– Опять ты лицемеришь, док, опять ты врешь. Как задолбало твое вранье, если б ты знал. Подумай лучше: ты мне помогал однажды, ты вместе со мной готовил убийство. Я ведь не зря тебя тестировал, Патерсон, ты мне помог и получил свою награду. Ты помнишь Алиеску?

– Я помню, – внутри у меня все рвалось на части, умирало, отмирало, окаменевшее сердце ухнуло куда-то вглубь, взрывая артерии и вены, и легкие летели в клочья, было так больно дышать, что мне казалось, я захлебываюсь кровью. – Я помню Алиеску, Курт. – По щеке потекла подлая слеза, но мне мерещилось, что это тоже кровь, соленая, горячая, я даже поднес руку к горлу, точно стремился что-то пережать, остановить смертельный спазм. – Я помню Рождество. Наивный, я загадал тогда твою любовь, и Алиеска показалась мне ответом на молитву. Мне жаль…

Мне было жаль. Всех этих дней, подаренных мне щедрой судьбой, его бредовых признаний, моей бредовой мольбы. Этого сумасшедшего снега, этих вершин и стремительного спуска вслед за алой молнией, моих первых достижений, маленьких побед над собой – во имя любви, получившей надежду. Жаль краткой фразы, что я долгие недели усложнившихся вдруг отношений повторял, как иные принимают лекарство: «Джеймс, родной, что болит, где?»