– Ничего он ее не урезонит, – шмыгнул носом Гэб, когда бабушка выговорилась и ушла к себе. Он лежал в моей кровати, под шерстяным одеялом, но его все равно немножко потряхивало. – Все это глупости, у него там любовь, а эта дрянь решила выкинуть все из маминой комнаты, все ее вещи и фотографию, все. Гадина!

По его щеке вновь поползла слеза, и я тотчас подскочил на своей раскладушке и забрался к нему, лег рядом и снова обнял, неловко, неуклюже, я стеснялся всех этих нежностей, но не знал, как еще поддержать Гэба. Он редко говорил о маме, я знал, что она умерла от болезни, когда ему было лет шесть, и это казалось мне страшной, ужасной несправедливостью, что Гэб потерял свою маму, и что герцог так быстро ее позабыл.

– Никому я не нужен, – горько прошептал Гэб. – Никому!

Это было такой обидной, ужасной неправдой, что я задохнулся, и Гэб удивленно повернул ко мне голову, а я и сказать в свою защиту ничего не мог, лишь отчаянно зажмурился и поцеловал его в губы. Кратко, неумело, я тотчас отпрянул и вжал голову в плечи, ожидая насмешки или даже удара, у меня хватило ума понимать, что, в общем-то, между парнями такое не принято. Но удара не последовало, и когда я рискнул открыть глаза, Гэб смотрел на меня, трогая свои губы, он был удивлен и растерян, но уж кто-кто, а Гэб привык к моим безбашенным закидонам.

– Что это было, Джимми? Ты чего это? – спросил он, наконец, понимая, что не дождется объяснений. – Что за игры?

– Никакие не игры, – смущенно буркнул я. – Лежит тут, гонит пургу, дылда очкастая. Не нужен он никому, как же! На вот тебе еще за это! – И я снова поцеловал его, все так же неумело, но уже уверенней, и его губы вдруг шевельнулись в ответ.

И от этого мне окончательно сорвало крышу.

Я не помню, что я ему нес, про то, как он нужен, про то, что он мой, про то, как мы стояли в церкви, и я держал его за руку, и что теперь я хочу всегда держать его за руку, и вообще, с того раза у меня есть одна проблема.

– Проблема явно не одна, – очень по-взрослому хмыкнул Гэб, снял очки и потер переносицу. – Голова бедовая, если кто-то услышит, что ты тут мне наболтал, проблемы будут у нас обоих.

– Ну, мы же будем помалкивать, да, Гэб? Это все ты виноват, только ты, почему ты весь такой прекрасный и идеальный, почему, когда я думаю о тебе, случается это? Это же больно, зудит, ужасно чешется, что это? Может, нужно к врачу? Все же нормально, если тебя нет рядом!

Он опять заморгал, бормоча «это? что это?», а я схватил его руку и положил себе между ног, туда, где зудело и горело нестерпимо, и сладко сжалось от его прикосновения, так сладко, что я не позволил ему отдернуть руку.