– Я же просил тебя не приходить! Ну, я же просил! Так трудно выполнить просьбу?

– Ты определись, Джеймс Патерсон, что за приятный способ расставаться: звать меня каждую ночь и дрочить. В конце концов, я всего лишь образ в твоей дурной голове.

– Я справлюсь, я и это смогу пережить, подумаешь, шизофрения. Отпусти меня, Курт?

– А смысл? Ты принадлежишь мне с детства, Джимми. Твоя прихоть сломала мою судьбу, тебе вовек не расплатиться.

– Да пошел ты!

– Могу и уйти. Хочешь?

– Погоди! Спроси у Диксона. Это полное безумие, но спроси, что он колол мне, формулы… Я боюсь, Курт! Мой туман – это следствие, записанная на подкорку память. Все это время я был программой, а теперь лечение Йорка что-то стронуло во мне, летят предохранители, мне кажется, что я выгораю. Свяжись с Гаррисоном, сделай что-нибудь. Спаси меня, Курт!

– Патерсон, ты реально болен. Я тебе не Гэб, чтобы крутить мной, как в голову взбредет. Но я спрошу, раз ты так умоляешь. Спрошу…

Я очнулся в своей постели. Тишина, темнота, на окнах решетки. Все тело горит, болит зад, в голове пустота. Руки перепачканы спермой. Я плачу.

***

Да, Курт, я принадлежу тебе с детства, встретив тебя, я вдруг стал вспоминать, и сквозь унылый образ Джеймса Патерсона проступил Джимми Мак-Дилан, безбашенный, веселый, упрямый и злой, как черт. Джимми, заявивший права на Гэба.

Не вздумай в меня влюбиться, Патерсон, проблемы нам ни к чему. А влюбишься, – хорошенько подумай, прежде чем признаваться.

Ты боялся этого, моей любви, единожды обжегшись, единожды поверив моим словам, ты получил взамен одни лишь проблемы. Ты больше не хотел мне верить.