— Жрать будете? — осведомился горбун, когда друзья уселись за столик.

— Будем, — кивнул Степан.

— Мясца? — причмокнул горбун с таким вожделением, что мяса сразу расхотелось.

— А попроще?

— Жареные овощи ещё жрут. Но редко.

— Годится.

Горбун, презрительно скривившись, издал какое-то нечленораздельное восклицание, которое с трудом могло сойти за согласие, и поковылял прочь. При этом он с чувством сплюнул на пол.

— Сервис, — сказал Лаврушин.

— Клиент всегда прав…

Вскоре перед друзьями оказались тарелки с жареными овощами и по кувшинчику с жидкостью, которую горбун нагло разрекламировал, как светлое пиво. Притрагиваться в этой забегаловке ни к чему не хотелось, но голод — не тётка. Да и за все свои странствия они разучились привередничать.

Из угла открывался хороший обзор. Господи, такое можно увидеть только в дурном сне. Или в поганом мире, в который тебя забросил плохо сыгранный и неудачно взятый аккорд на таинственном инструменте, прокалывающем пространства с такой же лёгкостью, как шило дырявит папиросную бумагу.

Кого только не было в таверне. В углу веселилась компания, которую людьми можно назвать с немалой натяжкой. Больше они напоминали ряженных в яркие разноцветные, заплатанные-перезаплатанные одежды питекантропов. Они рыгали, ржали и жрали, жрали и ржали. Перед ними были кости только что умятого плохо прожаренного бычка.

Противоположный угол занимал гигант, даже сидя он подпирал потолок своей головой, похожей на огурец. Он был короткорук, нижняя челюсть его проваливалась к горлу, так что казалось, будто она полностью отсутствует. Он тоскливо наигрывал на дудке — музыка была такая, что хотелось повеситься.

В центре зала за круглым столом молча рвали руками с длинными ногтями сырое мясо несколько вёртких, шустрых монстриков, одетых в красные глухие балахоны. Материя скрывала их лица, и слава те Господи.

Синюшно-бледный, богато одетый, с залихватскими усами «кабальеро» через соломинку цедил что-то из кружки, и это что-то с вонью и бульканьем вскипало и пыталось выбраться наружу. Он загадочно улыбался и мрачно оглядывался, будто что-то выискивая.

Мужичок с ноготок — в ширину раза в три больше, чем в высоту, застыл, положив широченные лапы на пудовый топор с подозрительными тёмными пятнами.

На полу уютно устроилась старуха в обносках, которая была ещё горбатее трактирщика, её руки напоминали трухлявые ветки. Она что-то тёрла в ладонях. Из ладоней на подстеленную тряпку сыпался чёрный порошок. Она нашёптывала себе под нос невнятную скороговорку. Иногда, послушный этим нашептываниям порошок взмётывался вверх, застывал, принимая причудливые формы, и рассыпался.