Эйнер слушал рассказ с интересом, но не понимал. Что за удовольствие сидеть и смотреть, как совсем другие, посторонние люди гоняют по полю шар? Вот если бы самому, тогда ещё ладно. Хоть какое-то развлечение…
— Дурак ты у нас, хоть и цергард! — сердился дядька Хрит. — Ты только почувствуй, проникнись! Приезжают команды из разных стран — ну, там, из Квандора, из Сфу, ещё откуда-то. Выходят на поле против нашей сборной. И наши побеждают! Знаешь, какое счастье! Орать от радости хочется! А если продули, не допусти Создатели! Это же удар по национальной гордости! Помню, здоровые мужики навзрыд плакали!
Но до сознания представителя жестокого военного поколения его доводы не доходили.
— Глупость какая! Лично моя национальная гордость не может пострадать оттого, что девять великовозрастных олухов не умеют попасть деревянным шаром в ящик!
И дядька Хрит рассерженно умолкал — до следующего раза. А Эйнер думал про себя: «Правильно, что стрельбище сделали. Больше пользы». Тогда он ещё не подозревал, что не на поле боя, и не во вражьем тылу, а здесь, на площадке для народных забав предстоит ему умереть… Даже смешно, честное слово!
…По словам дядьки Хрита, до Войны на стадионе собиралось столько зрителей, что многотысячные трибуны были заполнены до отказа по всему периметру, и то места не хватало, люди лезли на ограждение, конная полиция была вынуждена разгонять толпу хлыстами и водомётами.
Да, с тех пор народу в Федерации заметно поубавилось. Всех представителей прессы и армии, делегаций от трудовых коллективов столицы и регионов набралось как раз на один сектор. Прежде трибуны были зашиты деревом, и имели монолитный вид. Теперь доски, безжалостно отодранные и пущенные на дрова в те давние годы, когда древесина ещё не стала цениться дороже золота, были заменены узкими, редко наваренными металлическими рейками, отчего вся конструкция выглядела прозрачной и шаткой. Люди, нахохлившиеся от холода, закутавшиеся в плащи, сидели бесформенными кучками на неудобных решётчатых многоярусных скамьях, как на насестах, и издали были похожи на больших и несчастных кур — по крайней мере, у Гвейрана возникла именно такая ассоциация. Молодые спутники его ни опровергнуть, ни согласиться с таким сравнением не могли — они в жизни своей не видели живых кур. Равно как и не живых. Эйнер, правда, вспомнил, что однажды в детстве, вроде бы ел чью-то ногу, но может быть, это была не курица вовсе, а просто необычно крупная жаба с радиоактивного болота.
Космическое судно пришельцев появилось в сером небе над полигоном так бесшумно, что было не сразу замечено зрителями. Какое-то время трибуны оставались неподвижны. Катер висел буквально у них над головами, а они — и простые граждане, и ряды оцепления, и даже господа цергарды в первом, выдвинутом вперёд ряду — дружно изучали собственные ноги, ничего больше они не могли разглядеть из-под низко надвинутых капюшонов. А многие