Грязь и дерьмо! Да он, варвар, понимал в джнане больше, чем эта лоснящаяся крыса.

— Шранков или людей? — спросил он.

Хозия не сможет выжить под тяжким грузом своего нечестивого наследия, понял Эрьелк. Он для этого слишком чокнутый и слишком мягкотелый. Королева обхватила руками обнаженные плечи, возможно, тоже ощутив неумолимую поступь рока, но взгляд ее при этом не отрывался от Эрьелкова голого торса…

— Ступай, ступай, Хозия, — воскликнула она с той нежной досадой в голосе, которую люди обычно приберегают для глуповатой родни. — Ты ведь уже посмотрел на него!

— Быть может, мы еще поужинаем потом? — умоляюще спросил его мальчик. — Мне столь многое хочется обсудить!

Эрьелк понял, что пялится как слабоумный. Просто он вдруг заметил в тени бамбуковых зарослей несколько коленопреклоненных фигур — почти дюжину рабов, полукругом дежуривших на назначенных им местах и, вне всяких сомнений, с нетерпением ожидавших возможности удовлетворить малейшие прихоти королевы.

Крысы. Хорошенько выдрессированные крысы.

— Мы м-могли бы выпить… — канючил принц.

Шранки без конца вопили в своих загонах той ночью. Но слух у Эрьелка был неестественно острым. «У тебя слух, как у „тощих“», — всегда говорил ему Ститти. Он услышал скрип досок наверху и затем шарканье сапог на нижнем этаже. Голым он выскользнул из своей постели, его безволосую кожу обожгло ночным холодом. Схватив меч своего умершего отца, он стремглав бросился вниз по лестнице, прокрался через сумрак кухни, мимо остывшего очага, и проник в кладовку, где Ститти хранил посуду. Там он обнаружил одетого во все черное работорговца, роющегося в холщовом мешке.

— Куда ты ходил? — спросил Эрьелк хриплым со сна голосом.

Ститти резко развернулся, его глаза сверкнули белыми пятнами с зачерненного лица.

— Парень? Ступай обратно в постель!

— У тебя лицо в саже. И ты весь в крови.

Долгое молчание.

— Священный обряд моего народа. Один из тех, о которых нельзя распространяться.

— Кто? — настаивал мальчик. — Кто это был?

— Грязь и дерьмо! Ступай обратно в постель!

— Кого ты убил?

И снова молчание — еще более долгое.