— Останься, — донеслось до нее, когда до двери оставалась пара шагов, и она обернулась.

 — Я думала, вы спите. Я не разбудила?

 — Нет.

 — Вы...нормально себя чувствуете?.. — с некоторым ощущением тревоги Терис приблизилась к креслу, заглядывая в как всегда непроницаемое лицо Спикера.

 — Поражен до глубины души и заинтригован. Буду очень признателен, если прочитаешь дальнейшее вслух, — не открывая глаз, он протянул ей довольно толстую пачку листов, раскрытую на середине, где бумагу покрывали строки, написанные смутно знакомым почерком.

 Ее почерком.

 Хорошо подделанным почерком, чуть более ровным и разборчивым ровно настолько, чтобы текст читался с первого раза.

 Альга воистину мастер своего дела, только сейчас вместо радости почему-то внутри разлился холод, и пробудилось желание под любым предлогом отказаться от чтения.

 — Спикер, может, вам помочь как-то?.. — несмотря на все усилия, в голос прокралось несомненно породившее подозрения беспокойство, — Я бумаги разобрать могу, разложить.

 — Не стоит, я сам. Лучше почитай.

 — У меня плохо получается вслух…

 — Можно без выражения.

 Терис послушно взяла настойчиво протянутый ей отчет в отчего-то трясущиеся и похолодевшие руки и села на стул рядом с креслом, лихорадочно пытаясь сосредоточиться на тексте. Кривые буквы резали глаз, но все же были понятны, куда понятнее, чем ее обычные каракули, и складывавшиеся из них слова читались без особого труда.

 — За окном светила луна, и в ее свете тонули улицы, сменившие маску дневной добродетели на ночную личину разврата. Пьяная стража шумела, и им вторили визгливым смехом куртизанки, вышедшие на ночную охоту... — Терис осеклась, дочитав предложение, и почувствовала, как по спине ползет неприятный холод.

 — Ты продолжай, продолжай. Куртизанки и разврат упоминаются уже в пятый раз на последних двух страницах.

 Полукровка судорожно вздохнула, зажмурив глаза в смутной надежде, что все это сон. В тот вечер Альга выпила и, возможно, именно вино подвигло ее на написание подобного. И, что хуже, во время написания отчета где-то рядом лежала читаемая в те дни данмеркой «Похотливая аргонианская дева».

 — Задание, исполняемое мною во имя Ситиса и Матери ночи, было жестоко и грязно осквернено мерзкой и греховной фантазией заказчика. Все мое существо протестовало против этого, и малиновое платье... — Терис глубоко вздохнула, чувствуя, как перед глазами плывут разноцветные пятна, — будто бы душило меня, ставя клеймо падшей женщины, подверженной всяческим низменным порокам. И вот, не в силах слышать больше этих непристойных звуков, в ночи наполнявших город, я отвернулась от окна в надежде, что уже близка минута окончания моих мучений, и Франсуа Мотьер, этот низкий, недостойный человек, скоро будет считаться умершим. Но, стоило мне обернуться, как сердце мое содрогнулось от ужаса, ибо увиденное задело самые тонкие струны моей непорочной души... — взгляд Терис пробежал дальше, и она почувствовала, как уши начинают гореть.