Вэл снял для свиданий с Анастасией Кенка домик у богатой вдовы, очень удобно расположенный: по задам от него до монастыря было рукой подать. Пока он предавался с дочерью своего кумира любовным утехам, малолетний сын вдовы-домохозяйки караулил на холме над единственной дорогой в город. По его сигналу Вэл и Анастасия могли быстренько привести себя в порядок и задами добежать до монастыря, пока граф петляет по улицам. Собственно, они уже не раз так делали, и Кенка до сих пор ни о чём не догадывался.

– Лапуля, ты какой-то странновастенький у меня в последнее время. Что случилось? – Анастасия умильно заглянула в глаза своему возлюбленному, навзничь лежавшему на постели. Юноша был красивый немного лубочной, херувимской красотой: пухловатый, румяный, с ярким женским ртом. Мускулов не было видно под тем, что пока что смотрелось юношеской пухлостью, но со временем обещало превратиться в телеса очень даже упитанного мужика. Но Анастасия смотрела на него взором влюблённой женщины, и всё, что не понравилось бы кому-то другому, в ней вызывало восхищение и умиление.

– Да нормальный я… – Протянул Вэл, но так неискренне, что девушка тут же насторожилась:

– У тебя что, другая появилась?! – Голос её в мгновение ока утратил любовную умильность.

– Да что ты, зая! Нет, конечно. – Вэл давно и сильно переживал, но признаться в этом никому не мог. Дело в том, что некоторое время назад Кенка, теряющий голову от влечения к своему оруженосцу, начал прощупывать почву, заводя с юношей разговоры, которые Вэл по наивности и чистоте своей сначала не понимал. Но всякой наивности есть предел, и юноша начал смутно ощущать, что в этих вкрадчивых речах и ставших слишком уж настойчивыми поглаживаниях что-то не так. И его охватил близкий к панике страх. Ему было дико стыдно за свою, как он думал, испорченность, за то, что он вообще посмел заподозрить своего кумира в таких постыдных вещах, и Вэл не отстранялся и не подавал вида, насколько ему тревожно и неприятно. А Кенка только распалялся, считая, что не понимать его мальчишка не может, и раз не возражает – значит, готов и не прочь. Во время трапезы наедине он усаживал его к себе на колени, утверждая при этом, что тот ему как сын, и пусть не стесняется и «не берёт в голову», это нормально. Вэл, всеми фибрами души чувствуя, что это как раз не нормально, в то же время страшно боялся: а что, если всё-таки это он сам болван и придумывает черте-что, а Кенка и в самом деле просто любит его, как сына, которого у него никогда не было? И не стоит удивляться его наивности. Разочароваться в своем кумире, службой у которого он так гордился, которого действительно боготворил, Вэлу было страшнее всего на свете, легче умереть! Поэтому он отчаянно цеплялся за малейшую надежду. Кому открыться и с кем посоветоваться, Вэл не знал. Исповедаться и опозорить графа перед священником?.. Пусть тот сохранит тайну исповеди, но сам-то будет знать! Написать матери?.. Ни за что! Дяде? Но тот столько отговаривал его от навязчивой идеи стать армигером именно Кенки… Неужели – знал?! Братьям написать? Марку Вэл рассказал бы, но только при личной встрече. Софи?.. Она такая чистая, такая восторженная!