Гарет не собирался посещать Тополиную Рощу, у него и в мыслях этого не было. Но, проезжая мимо тропинки, ведущей туда, он увидел новую калитку, фонарь, и заинтересовался. Ему вдруг захотелось увидеть перемены, произошедшие с башней, и он, велев Матиасу ждать у моста, а остальным ехать в замок, развернул коня и пустил его по расчищенной и облагороженной дорожке, в тени тополей и жёлтых акаций. По пути герцог хозяйским глазом отмечал улучшения: там, где дорожка проходила над обрывом, на дне которого журчал ручей, был поставлен новехонький плетень, кустарник вырублен, крапива и лопухи скошены, мешающие верховым ветви над тропой спилены. Кирпичная ограда вокруг усадьбы была полностью восстановлена и обновлена, поверху ощетинилась железными штырями, калитка тоже была новенькая, крепкая, с хорошим засовом. Сейчас, правда, открытая. Во дворе, как заметил в первые же секунды Гарет, останавливая коня в тени старой черёмухи, ещё валялся строительный мусор, слышались визг пилы и стук топора, – в хлеву во всю шли работы, – но в целом всё было готово и производило очень приятное впечатление. Тильда даже цветник разбить успела, и большинство цветов уже распустилось. К Гарету подбежали два щенка-волкодава, крупные, полугодовалые, местная пастушья порода, выведенная давным-давно от ирландских волкодавов, завезённых, по преданию, Карлом Хлорингом, волков и древней пастушьей нордландской собаки. Дворяне называли их презрительно «крестьянской собакой», предпочитая мастиффов и бордосских догов, но принц Элодисский, – и Гарет был с ним абсолютно согласен, – предпочитал именно волкодавов, считая, что более преданной, спокойной, надёжной и сильной собаки не найти. Плюс к тому – они не боялись нордландских холодов, от которых итальянские мастиффы и доги страдали неимоверно.

Вслед за собаками к Гарету подошёл юноша-полукровка, видимо, Ганс, о котором Гарет слышал не раз от Гэбриэла. Высокий, темноволосый и темноглазый, со спокойным, умным лицом и чуть насмешливым взглядом. Забрал поводья коня, коротко кивнул на вопрос Гарета, есть ли кто в доме, кроме него. Было очень жарко, настоящее пекло, и грудь и живот коня были мокрыми от пота. Ганс принялся лить на него холодную воду, черпая её из бочки, а Гарет продолжал оглядываться, оценивая перемены. Дверь в башню распахнулась, Гарет обернулся на радостный женский возглас:

– Гэбриэл! – И забыл дышать. Кажется, даже сердце остановилось на несколько секунд.

В первый миг он не увидел ничего в отдельности: ни волос, ни глаз, ни рук. Только всю её, во всей её топазово-янтарной сияющей красоте. И две мысли возникли в голове одновременно: таких девушек не бывает! – первая, и: Господи, ну и везёт же Гэйбу! – другая.