Что же сделал с ним Ниль’гиккас?
Внимание его привлекла преследовавшая их тень. Обернувшись, Сорвил заметил пригнувшуюся фигуру, увидел его…
Му’миорна.
Словно бы нехотя, он тащился не более чем в шаге позади. Обнаженный. Изможденный. Юный король и понятия не имел о том, каким образом нелюди различают друг друга, и тем не менее это лицо было более знакомо ему – более привычно, – чем собственное. Нежные прежде губы, ныне обезображенные язвами. Высокое прежде чело, ныне покрытое коростой грязи. Но вечно полнящиеся страданием глаза остались прежними, как и слезы, серебрящие его щеки. Му’миорн! Разрушенный, погасший до самых последних угольков, превратившийся в нечто едва ли большее, нежели измученная струйка дыма. Му’миорн, шатаясь, приближался к нему, и в напряженном мрачном взгляде его читалось узнавание.
От ужаса король-верующий издал звук, неслышимый в переполненном воплями воздухе, в месте, где крик одолевал крик, где еще можно было бы услышать могильную тишину Бездны. Нечто резануло его изнутри, рвануло какую-то внутреннюю кожуру.
Ибо когда-то он любил этого несчастного, ночь за ночью возлежал в его горячих объятьях. Он дразнил его. Он играл с ним. Он кричал в нем, когда крик покрывал мурашками его кожу. Из ревности он проклинал его, бил его за измены, рыдал, уткнувшись в его колени, вымаливая прощение. И, остановившийся на самом пороге мужской зрелости, многострадальный сын Харвила познал любовь, растянувшуюся на череду бурных веков, эпохальные циклы увлечения и охлаждения, возмущения и экстаза…
– Му’миорн! – выкрикнул он, покоряясь тщете.
Отвращение, память о том, что он был женщиной у мужчины. Омерзение. Надлом. И ужас.
Ужас и новый ужас.
Му’миорн пошатнулся и залился слезами, сосулька слюны повисла на его губах. Он не мог поверить, понял Сорвил. Он не мог поверить!
– Это же я! – выкрикнул юноша, изгибаясь в безжалостной хватке Ойнарала и пытаясь потянуть нелюдя за кольчужный рукав. Но в этот самый миг Му’миорн споткнулся, пригнулся к непристойной грязи своих чресел, расстелился ковром под ногами напиравших сзади, исчез под ними.
Взвыв, Сорвил вырвался из хватки Последнего Сына и повис на его спине, беспомощный перед горестными фигурами преследователей. Жующие рты. Бледная, почерневшая от грязи кожа. Глаза, в которых застыли самые разные истории вырождения, ненависти и печали, – и нечеловеческое стремление отомстить! Ойнарал не оставил без внимания его бедственное положение. Холол взметнулся над головой короля-верующего, серебряный прут, заканчивающийся ослепительным острием. И все сразу же отшатнулись, ограждая себя руками, зажмуривая глаза, пытаясь защититься от колючего белого света. Сборище живых мертвецов.