Спуск их не замедлялся, да и Перевозчик не оставлял своего труда. Чтобы сохранить равновесие своего судна, он равномерно брал туши, то спереди, то сзади, заставляя сику и его подопечного все дальше и дальше отступать на заляпанную кровью корму. Не меняя последовательность движений, Древнейший Воитель швырял одеревеневшие свиные телеса по совершенно невероятным траекториям, если учесть их вес. Столь же удивительной оставалась и точность его бросков: время от времени Сорвилу уже казалось, что очередная туша не долетит до края, но всякий раз бескровная белизна прерывала свое движение, останавливаясь на самом краю уступов.
Оба они, как зачарованные, следили за этими бросками и кормлением, прислушиваясь к ритму движений Перевозчика, отражавшемуся в его песне:
И Сорвил вдруг понял, что смотрит на Ойнарала – последнего сику, – и попытался понять, насколько могучая нужна воля, чтобы суметь примириться с расой, столь прямолинейной и жадной, как люди. Перевозчик перешел к лэ «О мелких зубах», повествующем о падении Сиоля во время первого великого переселения людей из Эанны. Амиолас прекрасно помнил всю горечь тех лет, помнил, как тьма неспешно наползала на великую и пустынную империю Обителей, как умножались и умножались в числе люди, вечно подбиравшиеся и вторгавшиеся, осаждавшие Обитель за Обителью, выслеживавшие ложный народ и уничтожавшие его. По всему свету, за исключением этого уголка, последнего их убежища.
Иштеребинта.
Лязгая на ходу, клеть безостановочно опускалась. Умалившихся вокруг становилось меньше, и, наконец, никто из них более не вылезал из изрытых тоннелями стен. Перевозчик вернулся на свое место под самым глазком, глаза его тонули в тени бровей, белый лоб и щеки бороздили морщины, с губ сходили слова очередной древней песни. Избавившаяся от множества свиных туш клеть преобразилась. Высота груды теперь едва достигала колена, и палубу стало можно окинуть одним взглядом, от носа и до кормы: побитый светлый лак шелушился, доски были покрыты лиловыми, алыми и просто мокрыми пятнами. Все сооружение продолжало свой бесконечный спуск в инфернальную тьму.
Два из трех водопадов, орошавших наверху стены Главной террасы, исчезли, по всей видимости, отведенные для использования в других уголках подземного царства. Остался лишь третий, замурованный в трубу, подававшую воду в общинные водяные гроты, устроенные по всей глубине копей; стенки их были так же испещрены барельефами, как и те, что остались наверху галереи. Какой-то катаклизм расколол трубу в считаных саженях ниже области обитания Умалившихся, выпустив на свободу белый каскад, тут же еще более расплескавшийся и расширившийся. Все трое немедленно промокли. Влага липла к телу, как слизь. Ойнарал казался в своем нимилевом хауберке и кольчужной рубахе какой-то чешуйчатой рыбой. Скоро вокруг остался лишь искристый туман, который глазок превращал в радужную бесконечность, заимствуя цвета из окружающего пространства. Обратившись к созерцанию, чтобы изгнать досаду из своего сердца, Сорвил протянул вперед расставленную пятерню, стараясь уловить бесконечно малые искорки. Он подумал, что это одновременно и преступно, и естественно, что подобная красота обретается в предметах столь несущественных, находящихся на такой глубине. Искристая дымка вокруг редела, постепенно превращаясь в жидкий туман, и наконец растворилась в нем…