Экзальт-маг не тешил себя иллюзиями. Ряды Ордалии там, внизу, на побережье, смешались, а это означало, что последствия неудачи станут катастрофическими. Саккарису довелось поучаствовать в сражении у Ирсулора и даже пережить случившееся там трагическое несчастье, и посему он знал, что произойдет, если шранки все же пробьются.

Он направлял дополнительные силы на каждую вершину согласно постоянно меняющимся оценкам текущей угрозы. Экзальт-маг с самого начала прочно удерживал Ингол, по необходимости посылая тех адептов Завета, кого сумел сохранить в резерве, на сложные участки. Величайшим испытанием стал Олорег, представлявший собой скорее руины горы, нежели собственно гору. Саккарис даже перенес свою ставку на Мантигол, поскольку высота этой горы позволяла лучше оценивать обстановку в той части хребта, где возникали постоянные кризисы. Он собственными глазами узрел слепую хитрость Орды – то, как она, устремившись сквозь Эренго на запад, втискивала все новые и новые ярящиеся тысячи прямо в расколотую пасть Олорега – в их самое уязвимое место. И вскоре уже половина адептов Завета защищала обломанные зубья Олорега бок о бок с Энхору и Имперским Сайком. Алые волны вздымались ныне рядом с темными. Сверкающие гностические Абстракции ввинчивались в мрачные образы зловещих Аналогий. Драконьи головы изрыгали пламя меж росчерками Ткачей Сирро. Тучи стрел, бесполезных против Оберегов, со стуком бились о голые камни и усыпанные щебнем склоны. Рушились в пропасти целые утесы, осыпались вдоль склонов лавины из окровавленных камней и щебня. Устремлявшиеся вверх приливные волны мерзости встречал яростный свет, рассекая и поглощая их, пронзая и разрывая на части. Гомонящая нечисть погибала целыми полями, когда тела охватывало сияющее пламя.

Узревшие это адепты Трех Морей, не отрываясь от своего тяжкого труда, кричали и, хватаясь за животы, заходились гогочущим смехом, хоть усталость уже и давила им на плечи. Они вели себя словно дети, сжигающие лупами насекомых или, яростно хохоча, топчущие их ногами, эти старики, которые сперва выкашливали колдовские словеса, а затем, склонившись, разглядывали принесенное ими опустошение, будто кучка развратников, сгорбившихся над запретными картинками. Но нечто безумное и яростное все больше и больше проникало в их громыхающие песнопения – непристойное варварство, никак не сочетавшееся, казалось, с давно настигшим их изнеможением.

Наиболее утомившимся позволялось какое-то время отдохнуть в одной из ставок, смочить водой охрипшее горло и наложить целебный бальзам на ожоги. Отдыхая, колдуны рассматривали своих висящих над пустотой братьев – словно плюющиеся огнем пылинки, парили они над соседними вершинами. Тяжело дыша, адепты вдыхали оскверненный воздух и даже с закрытыми глазами видели на своих веках искры – следы ослепительных вспышек. Они слышали, даже сквозь оглушающий визг, слова знакомых Напевов – шипящий свист и грохот колдовства, столь же древнего, сколь и смертоносного. Изумленно тараща глаза, они, несмотря на все свои знания, поражались тому, что горы могут вдруг облачиться в одеяния из ожившего света, а тела их врагов могут громоздиться столь чудовищными грудами, что жмущиеся к утесам и пикам Уроккаса кучи трупов будут казаться почерневшими деснами, из которых торчат обуглившиеся в пламени зубы…