От тени Вреолета.

Находившимся высоко в горах адептам Мисунсай всадники казались каким-то странным разрушительным явлением, распространяющимся по шранчьему морю безо всякой на то причины – магией, но творимой безо всяких затрат и последствий. Их невозможный натиск казался таким же предостережением, как и их триумф. Но мужам Ордалии, затаившим дыхание в момент осознания, кепалорцы представлялись не кем иным, как орудиями Бога, а производимое ими опустошение – нисхождением давно ожидаемой Благодати, вознаграждением за все их страдания. Их чудесный натиск не мог быть не чем иным, кроме как гремящим гласом небес.

Сам Бог предоставил тощих их гневу!

Искрошенные отроги Уроккаса становились возле Мантигола все более крутыми и отвесными, кроме того, горный кряж возносился все выше и выше и все ближе придвигался к Туманному морю. Независимо от того, снизу смотреть или сверху, отовсюду можно было узреть колыхание Орды, простершейся вдоль сокращающейся, по мере движения на запад, береговой линии. Курились дымами вершины, скалы искрились сотнями колдовских устроений; блистая серебром клинков и доспехов, Великая Ордалия надвигалась с востока, словно высыпавшаяся из горы сокровищница дракона. И напор людей Кругораспятия был столь исступленным и неистовым, что некоторые из них вырывались далеко вперед из рядов своих братьев и поодиночке вламывались в шранчьи толпы, крутясь и размахивая оружием. Большинство этих душ были вырезаны в первые же мгновения, ибо шранки не мешкали, не колебались, как люди, между страхом и яростью. И все до одного они умерли, успев лишь изумиться, прежде чем быть изрубленными и низвергнутыми во тьму, задыхаясь от резаных или колотых ран.

Вихрем явилась смерть.

Сыны человеческие обрушились на палево-бледную нечисть сперва ревущими волнами, а затем всей своей массой, лица их пылали от усилий и жажды убийства, чресла же пылали жаждой иной. Шранки отвечали яростью на ярость, но блистающее воинство рычало, бушевало и било, словно оно целиком состояло из одержимых; из человеческих ртов клочьями вылетала пена. Полоску берега огромной лентой теснящихся и сплетающихся тел обуяла бешеная схватка, больше напоминавшая бойню, нежели битву. Хрип, рев и грохот. Раскалывающиеся щиты. Ломающиеся клинки. Вскинутые в попытке защититься паучьи руки. Мужи Ордалии кололи копьями в щели грубых доспехов, разбивали головы, опрокидывали вопящих шранков на землю и, ликующе рыча, заливали лиловыми потоками чистую лазурь ясного утра.

Вражьи ряды смешались, и люди Юга обрушились на них. Какая бы решимость прежде ни владела шранками, перед таким натиском она испарилась. Маслянистые глаза закатывались. Скрежетали сросшиеся пластинами зубы. Бешеное стремление убивать сменилось не менее бешеным желанием бежать и спасаться. Кланы бросались друг на друга, тупая паника охватила толпы, зажатые меж кепалорами и необоримыми тысячами, что следовали по их стопам. Люди торжествующе кричали, прорубая себе путь сквозь ярящееся месиво, резали, кололи, расплющивали нечестивых, лишенных душ тварей. Вспышки колдовского света сжигали тех тощих, что в попытке удрать от ярости Ордалии залезали на скалы и вершины Мантигола. Прибой забирал тех, что бросались в море, и создавал целые ковры из утопленников, разбивал шранков о скалы или выбрасывал обратно на берег.