– Саг твердит освободившийся демон! Обретшие плоть мерзость и ужас! Бездонный голод!
– И даже бесконечность может вздрогнуть от изумления.
Анасуримбор схватил Псатму и обрушил на нее свою мощь единым движением, его правая рука сжала ее лоб, от звуков его голоса сама реальность затрещала по швам. Ослепительное сияние охватило ятверскую ведьму. Маловеби поднял руку, чтобы прикрыть глаза, но слишком поздно, и поэтому, когда аспект-император отвернулся от разверзшегося светопреставления, моргающий чародей узрел лишь подступившую к нему могучую тень.
Один из висевших у келлхусова бедра декапитантов, казалось, беспрерывно корчил какие-то бесноватые гримасы, словно пытаясь его о чем-то предупредить. Псатмы Наннафери нигде не было видно.
– Как думаешь, Мбимаю? – обратился к нему аспект-император. Его голос каким-то сверхъестественным образом проскальзывал сквозь рев окружившей их бури, да и говорил он так, словно вел беседу за обеденным столом. – Как считаешь, Ятвер позволит ей увидеть это?
Чародей Мбимаю стоял, ошеломленный и парализованный, – ранее он не мог бы даже вообразить, что так бывает.
– Ч-ч-что? – пробормотал он.
Затем он услышал это – жуткий крик, пробивающийся меж порывами ветра:
– Ма-а-ате-е-ерь!
Отдаленный зов… или близящийся?
Маловеби нахмурил брови и затравленно глянул в небеса, успев увидеть кувыркающуюся и брыкающуюся Псатму Наннафери за мгновение до того, как она растеклась розовой плотью и разбрызгалась алой кровью по куполу Чаши Муззи.
– Ее падение, – сказал Танцующий в Мыслях.
Посланик Зеума отчего-то закашлялся, а затем пошатнулся и упал на колени.
Эсменет легонько поглаживала девичьи волосы, не касаясь того, что натекло под них.
– Нет-нет-нет-нет-нет, – рыдала и стенала она, нянча разбитую голову дочери.
Ее тело непроизвольно дрожало, мышцы тряслись, словно монеты на фарфоровом блюде. Она не могла более внимать плачу своей возлюбленной столицы, ибо теперь ее сотрясали собственные рыдания.
– Ма-а-ама-а-а! – кричал Кельмомас.