Его наполненный тенями и укромными уголками дворец простерся перед ним, треснувший, как орех, обнаживший и выпятивший наружу все свои пустоты и лабиринты.

Айнрилатас, нагишом прикованный в какой-то из сохранившихся теней и измазанный собственным дерьмом, ухмылялся.

– Ты полагаешь, что лишь добиваешься безраздельной любви нашей матери, маленький братец – Маленький Нож!

Понимание приходило медленно.

– Считаешь, что убиваешь от ее имени…

Восьмилетний мальчик нервно сглотнул. Никаких тайн. Никакого веселья. Андиаминские Высоты лишились своих костей, словно поданная к столу дичь. Все потайные проходы, все тоннели, колодцы и желоба лежали в руинах, открывались взгляду в неисчислимом множестве мест. Огромное вскрытое легкое, исходящее криками, воплями и стонами, пронизанное сочащимися сквозь него страданиями, перемешанное и истертое, измененное и перевоплощенное, ставшее единым, чудовищным голосом, звучащим нечеловечески от избытка человеческих скорбей.

Он стоял как вкопанный.

– Все разрушено! – вскричал из ниоткуда его брат-близнец. – Ты все испортил!

Он, как и всегда, оставался лишь охваченным паникой беспомощным малышом. Кельмомас же пребывал в оцепенении – любопытное ощущение, что он перерос не только чувства, испытываемые им к своей матери, или свою прежнюю жизнь, но и само Творение в целом.

– В любом случае это была дурацкая игра.

– Это единственная стоящая игра, что есть на свете, болван!

Он затрясся, стоя над провалом, такой крошечный в сравнении с этим необъятным хрипом, с этим ужасным ревом неисчислимого множества человеческих глоток. И, осознав собственную незначительность, он был настолько озадачен и поражен, что потерял дар речи. Невыносимое опустошение… чувство потери… чувство, что его обокрали!

Что-то! Что-то забрали у него!