Ему нравилось время от времени напоминать о себе его брату-близнецу.
Напоминать, как он это делал раньше.
Иссирал наконец поднялся обратно в Верхний дворец, на сей раз воспользовавшись Ступенями процессий, величественной лестницей, предназначенной, чтобы заставить запыхаться сановников из тучных земель и внушить благоговение сановникам из земель победнее – или что-то вроде этого, как однажды объяснил ему Айнрилатас. Два грандиозных посеребренных зеркала, лучшие из когда-либо созданных, слегка наклонно висели над лестницей – так, чтобы те, кто по ней поднимался, могли видеть себя в окружении позлащенного великолепия и в полной мере осознать, куда именно занесла их судьба. Одно зеркало разбилось, но другое висело, как и прежде, целое и невредимое. Кельмомас увидел, что практически обнаженный ассасин остановился на площадке, замерев, будто человек, увлекшийся созерцанием собственного отражения, нависшего сверху. Имперский принц, пригнувшись, укрылся в какой-то паре перебежек позади, за опрокинутой каменной вазой, и осторожно выглянул из-за нее, слегка приподняв над коническим ободком одну лишь щеку и любопытный глаз.
Нариндар продолжал стоять с той самой неподвижностью, что когда-то так подолгу испытывала терпение мальчика. Кельмомас выругался, почувствовав отвращение к тому, что Ухмыляющегося Бога можно застать за чем-то столь тривиальным, за проявлением такой слабости, как разглядывание своего отражения. Это было какой-то частью игры. Обязано быть!
Внезапно нариндар возобновил движение так, словно и не задерживался. На третьем шаге Иссирала Кельмомас по большей части оставался укрытым вазой. На четвертом шаге Иссирала его мама вдруг появилась между ним и нариндаром, выйдя из примыкающего прохода. Она, почти тут же заметив Четырехрогого Брата, взбирающегося по Ступеням процессий, остановилась – хотя и не сразу, из-за своей чересчур скользкой обуви. Ее прекрасные пурпурные одежды, отяжелевшие от впитавшейся в них крови ее собственной мертвой дочери, заколыхались, когда она повернулась к монументальной лестнице. Ее образ жег его грудь, словно вонзенный в сердце осколок льда, столь хрупким и нежным и столь мрачным и прекрасным он был. Она хотела было окликнуть нариндара, но решила не делать этого, и ее маленький мальчик сжался, опустившись на корточки, зная, что она может заметить его, если вдруг обернется – а она вечно оборачивалась, – перед тем как устремиться за тем, кто, как она считала, был ее ассасином.
–