– Нечто уставшее, – отозвался зловещий лик.

Прославленный меч обрушился вниз.

Отличие заключалось в том, что теперь он не мог скользить незримым меж стенами, и все же это была все та же безрассудная игра: мальчик преследует Бога в залах и переходах своего дома.

Стенания истончались, но карканье боевых рогов звучало все ближе и ближе. Кельмомас ощущал себя хитрым мышонком, никогда не приближающимся к опасности, но и не теряющим ее из виду. Стремительно скользя за нариндаром из одной тени в другую и всякий раз замирая, заметив его мелькнувшие плечи или спину, он тихонько шептал «Попался!», а затем вновь бесшумно продвигался вперед. Путь нариндара через полуразрушенный дворец оказался слишком извилистым, чтобы можно было предположить его заблаговременную продуманность, и все же в нем виделась некая логика, которую мальчик пока не сумел постичь. Движение это выглядело столь безумным лишь из-за чересчур явного противоречия между мрачной целеустремленностью ассасина и его бесконечным петлянием по переходам, лестницам и коридорам.

«Неужели Четырехрогий Брат, в свою очередь, играл с ним?» – в конце концов удивленно задумался Кельмомас. Не могло ли все это делаться ради него? Быть может, Преисподняя одарила его учителем… товарищем… защитником?

Это предположение привело его в восторг в той же мере, в какой и ужаснуло.

И он то крался, то перебегал из одного укрытия в другое, сквозь дворцовые залы – частью лежащие в руинах, частью уцелевшие. Пробирался вперед, погруженный в мысли о милости Ухмыляющегося Бога, о притягательной возможности оказаться любимцем самого Князя Ненависти! Он следил за подсказками, хлебными крошками, рассыпанными там и сям, не обращая никакого внимания на царивший разгром и разлившийся вокруг океан страданий, игнорируя даже внезапно вспыхнувшую панику, которая заставила множество людей броситься прочь с Андиаминских Высот, дико вопя: «Фаним! Фаним!» Его не заботило все это, единственным, к чему он питал интерес, была та игра, что разворачивалась сейчас перед его глазами, скользила под его босыми ступнями, трепетала в его руках. Молчание его неугомонного братца означало, что даже он понял, даже он согласился. Все прочее более не имело значения…

Кроме, быть может, еще одной забавной малости.

Момемн разрушен. А фаним собирались уложить тех, кто остался в живых, рядом с мертвецами. И его мама…

Мама, она…

– Ты все испортил! – вдруг вскричал Самармас, бросившись на него и успев глубоко укусить мальчика в шею, прежде чем вновь исчезнуть в его собственном Дворце Теней – в полых костях помышлений имперского принца. Кельмомас обхватил воротник своей рубашки – той, что натянул после того, как довел до слез Телиопу, – и прижал его к шее прямо под челюстью и подбородком, чтобы унять струящуюся кровь.