Или что?

Сумасшедшее рычание.

– Ты же помнишь, что даль…

– Да, и мне наплевать!

Самармас исчез, не столько растворившись во тьме, сколько скрывшись за границами его чувств. Он всегда был пугливым, знал Кельмомас, и слабым. Бремя, взваленное ему на плечи, без всякой на то его вины. И тогда маленький мальчик бросился следом за своей матерью-императрицей, перебирая в голове множество мыслей, исполненных хитрости и коварства: он наконец сумел понять сущность игры во всех ее подробностях. И, считаясь с этим пониманием, он никак не мог продолжать ее, невзирая на то что играл он с самим Айокли, Богом трущоб.

Мать всегда была его ставкой. Единственным, что имело смысл.

Благословенная императрица Трех Морей поднялась по лестнице, помедлила, задержавшись на площадке, расположенной под уцелевшим Великим зеркалом, не в силах поверить, что она все еще похожа на ту юную девушку, которая десятилетия назад, в сумнийских трущобах, впервые пришла в восторг, увидев свое отражение, переливающееся в тусклом отблеске грубо отполированной медной пластины. Сколько унижений пришлось претерпеть ей с тех пор?

Сколько потерь?

Но оно по-прежнему оставалось с ней, это лицо, приводившее в бешенство прочих шлюх…

Все те же глубокие темные глаза, в которых все так же отражаются отблески света. Быть может, чуть отяжелели щеки и чуть больше насупились брови от бесконечных тревог и забот, но ее губы все такие же чувственные, шея все такая же тонкая, и в целом ее красота осталась нетронутой временем…

Нетронутой?

Нетронутой! Что это за безумие? Какой мир может наделить столь совершенной красотой особу настолько проклятую, нечистую и оскверненную, как она! Увидев, как лицо ее содрогается, искажаясь гримасами скорби и стыда, Эсменет бросилась без оглядки прочь от нависающего над нею собственного отражения и, опустив взгляд, взбежала по лестнице. Она гналась за Иссиралом до самых вершин своей надломившейся и готовой рухнуть империи, преследовала его, сама не зная зачем, возможно, чтобы освободить его от служения себе, хотя вряд ли он стал бы исполнять столь нелепое предписание. Или же, быть может, ей хотелось о чем-то его спросить, учитывая ту искушенную мудрость, что крылась во всех его речах и даже движениях, мудрость, совершенно непохожую на то, что ей когда-либо доводилось видеть в прочих душах. И учитывая также, что он, казалось, был лишен хоть каких-то обычных страстей и находился далеко за пределами животных побуждений, свойственных смертной природе. Возможно, он смог бы…