– Извини, – хрипло выговорила Люси, протянула руку, чтобы прикоснуться к юноше, но ее пальцы прошли сквозь его плечо. Оба со страхом смотрели друг на друга.

– Нет, нет, – пробормотала она. – Я только сделала хуже…

– Не бойся, это не так. – Джесс прикрыл рукой ее запястье. Его пальцы были материальными, настоящими. – Все осталось по-прежнему, ничто не изменилось. Но мне кажется, что нельзя больше пытаться совершить нечто подобное, Люси. Есть вещи, которые не подчиняются твоей воле.

– Смерть – ревнивая возлюбленная, – прошептала Люси. – Она не желает расставаться с тобой.

– Но я не принадлежу ей, – возразил Джесс. – Я твой навсегда.

– Останься, не уходи, – попросила она и закрыла глаза. Она никогда не чувствовала такой страшной усталости, бесконечного изнеможения. Она снова подумала о Джеймсе. Все эти годы она не проявляла к нему должного сочувствия. Она никогда прежде не понимала, как это горько – обладать могуществом и не иметь возможности применить его во благо.

Томас полной грудью вдыхал морозный воздух и бодро шагал вперед, не обращая внимания на то, что пальцы рук и ног начинали неметь. Снег хрустел под сапогами. Он целый день ждал этого момента, возможности отправиться патрулировать улицы в одиночку, поздно ночью. Все чувства обострились, терзавшая его меланхолия на время отступила, и он мог думать только о своей цели.

Томасу не хватало тяжести болас в руке, но даже его мадридский наставник, маэстро Ромеро из Буэнос-Айреса, согласился бы, что это не лучшее оружие для охоты на таинственного убийцу на улицах ночного Лондона. Подобную штуку нелегко спрятать, а Томас должен действовать скрытно.

Он понимал: если кто-нибудь узнает, чем он занимается, у него начнутся большие неприятности. Он никогда не видел отца и мать такими строгими и серьезными, как в ту минуту, когда они разъясняли ему новые правила, установленные руководителями Анклава. Конечно, он согласился с родителями: комендантский час необходим, как и запрет патрулировать в одиночку, касавшийся абсолютно всех.

Кроме него.

Вечером Томас оказался в Южном Кенсингтоне и решил заодно нанести визит Карстерсам. Он надеялся, что Корделия будет в доме – она ему нравилась, и он ей искренне сочувствовал. Но дверь открыл Алистер. Он держался как-то неестественно, был бледен, глаза провалились, лицо осунулось. Нижняя губа у него была красной, как будто он долго кусал ее, а пальцы, которые когда-то так ласково проводили по внутренней стороне локтя Томаса, по татуировке с изображением компаса, – нервно сжимались и разжимались.