Но в то мгновение, когда Северин коснулся струн божественной лиры, он ощутил присутствие той смерти, к которой оказался не готов.
Здесь, на каменных ступенях древнего храма, Северин испытал смерть определенности.
В это мгновение уверенность сжалась под тяжестью сомнений, и Северину ничего не оставалось, как ухватиться за слабую надежду.
Северин знал, что ему предначертана божественность, но ледяные пальцы сомнения вывели новые слова в конце этого убеждения:
Северин знал, что ему предначертана божественность…
С тех пор, как он узнал о своем предназначении и завладел лирой, Северин каждый день представлял себе этот момент. Каждое утро он вертел в руке инструмент и смотрел на лиловые линии на тыльной стороне запястья, узнавая зов рока, отдававшийся в его крови:
Разве это не судьба?
Разве это не великая цель, которой он всегда стремился достичь? Разве не ради этого погибли его родители, а семь смертных грехов взрастили его и сделали его язык привычным к горечи, не ради этого он сжимал в объятиях Тристана, не шевелясь, даже когда его кровь застыла на его коже, разве не ради этого его любимая начала угасать с того момента, как они встретились?
Но тогда почему то, что он сейчас видел вокруг, совершенно не совпадало с его мечтами?
Он представлял, как взойдет по этим ступеням, величественный и сияющий, со светлым сердцем. Он представлял широкую улыбку Энрике, подмигивания Гипноса, усмешку Зофьи и…
А теперь?
Северин не мог повернуть головы, но чувствовал, что друзья абсолютно сломлены. До него доносился тихий плач Гипноса, он ощущал безмолвную панику Зофьи. Энрике бормотал молитвы, а над всем этим безмолвно парила душа Лайлы.
Все должно было быть совсем не так.
– Я могу все исправить, – произнес Северин, не поднимая головы.
Храм рушился вокруг него. Горло саднило от боли. В ушах стучала кровь. Он поднял руку, коснувшись сияющих струн лиры…
– Я все могу исправить, – прошептал он, – разве нет? – Но теперь в этих словах не было знания.
Лишь вера.