Теперь я забрала кружку у хилого узника и согрелась горячим глотком. Представила себе материнскую любовь — домик у Фарелби, тихий шелест озера за окном, потрескивание камина, блеск тёмных кудрявых волос красивой женщины, что склонилась над книгой сказок о принцессах. Нехитрый уют, созданный матерью для своей дочери: вкусные пряники, лоскутные ковры, мягкие пушистые перины. Какой бы я была сейчас, будь у меня всё это?

— Вы её выдали? — резко спросила я.

— Так скажу тебе: стыдно мне теперь за того мальчишку под крыльцом, потому как молился он, чтобы выдали. Девейне молился, Вейну, Ревду, Омену, Мэндэлю, Нарцине и даже Толмунду. Никого тогда не забыл, — он снова причмокнул и виновато покосился на меня. — Да только нашёлся кто-то посмелее меня и не выдал. Сплавьенцы кричали, требовали, искали даже, но она хорошо спряталась. Может, в погребе у кого-то или ещё где. Любой селянин тебе скажет, что если что спрятать захочешь, так везде местечко найдётся. Но наместник наш не собирался ждать, пока обыск закончится. Поджёг деревню прямо со всем хозяйством и скарбом. Только и успевали огненные шары мелькать, расплёскивая жар, как полуденное солнце — летний зной. Крыльцо, под которым я прятался, вмиг вместе с домом вспыхнуло. Мне до сих пор спину жжёт, как тот день приснится. Я выскочил, по земле закатался, потому как наученный был на пожарный случай. Да только не все такие наученные были: погибло много в том пожаре сплавьенцев, кто выбежать не успел. Уж про скотину я вообще молчу. Тезария выбежать успела. Хромала, кашляла от дыма. Я всё равно ею любовался, поодаль стоял, меня солдаты выпустили уже за круг. Кирмос лин де Блайт заметил бедняжку, поймал, как коршун в свои лапы полёвку сцапывает. Недолго они говорили, секунд десять, потом он мечом её проткнул, в живот прямо. Медленно, как будто хотел, чтобы подольше помучилась. Видимо, тогда она заклятие и наложила, шептала что-то бледнеющими губами. Упала без чувств, а я смотрю — жутко как, кровь хлещет, но всё равно насмотреться не могу, до чего красивая женщина была. Так помочь ей хотелось, чтобы выжила! Но кто ж мне позволил бы, мальцу-то. Подхватили её, значит, да в тюремный дилижанс и упаковали. Жива ли была — не знаю. Его милость не взглянул даже, развернулся — и на коня.

Мой собеседник, судя по всему, сильно скучал по обществу. Говорил он протяжно, увлечённо, не скупился на подробности. Но надо отдать должное: тема была мне любопытна, и я с удовольствием слушала. Это скрашивало ожидание и гнало гнетущие мысли. Участники событий интересовали меня, как никого другого, причём трудно было сказать, кто из них больше — моя мать или её убийца. И немного мальчишка под крыльцом. Хотя его, в отличие от упомянутых двоих, я как раз знала лично, поскольку он сейчас сидел рядом и делил со мной невкусную воду из тюремной кружки.