— Юна, — Каас осторожно потрогал мой локоть, — я понимаю, сейчас неподходящее время для разговоров о любви. Да и не умею я вести таких разговоров. У меня никогда не было ничего подобного. Свою семью я почти забыл — так давно это было. И с женщинами я обычно беседую коротко. Или вовсе не беседую. Но с тобой всё по-другому. Мы можем научиться друг друга любить. Помнишь, я говорил, что это самое важное? Когда-нибудь… Ты ведь дашь нам шанс, когда всё это закончится?

Стязатель говорил торопливо, словно боялся не успеть. Он порозовел от волнения и был в это минуту удивительно привлекательным. Я подумала, что девушки легко могли бы полюбить его — и не только из-за его формы, хоть я и не представляла себе человека, которому бы она шла больше. От этой его смущённой искренности он сразу стал самим собой: Каасом Брином, мальчишкой, которого Квертинд лишил обычной жизни и мелких радостей. Таким, как тысячи других, что верили в сказки и в любовь. Таким, какой была я. Ещё недавно была.

Мне вдруг стало так жаль Кааса, так пронзительно больно за него. Я почувствовала, как он зависит от меня в эту минуту. И поняла, почему он волновался и злился. Он видел во мне надежду, не только для Ордена Крона, но и для себя — надежду на спасение. Он, как и все, мечтал, что всё закончится хорошо и конец будет непременно счастливым. Больше всего мне сейчас хотелось убедить его в том, что всё и правда будет хорошо. Но с некоторых пор я боялась давать такие обещания. Те, кто жил в лишениях и смел надеяться на лучший исход, гибли в смертоносном жерле Квертинда.

Ярость и обида взметнулись во мне пожаром, мигом растопили вязкость мыслей и напомнили о том, что я живу. Что тысячи людей в Квертинде — живые. И что Каас — тоже, несмотря на все маски и перчатки, за которыми ему приходится прятаться всю жизнь. И что им всем нужна надежда. Я вдруг рванулась ему навстречу, обняла, погладила по мягким волосам, как маленького ребёнка. Каас опешил, но потом всё же прижал меня к себе.

— Не верится, что это вообще когда-нибудь закончится, — призналась я, зарываясь пальцами в его волосы.

Где-то хлопнула дверь и закричал младенец. Я отступила, снова уткнувшись взглядом в полуразрушенный питьевой фонтан, что плевался водой в подёрнутую плесенью чашу. Верх каменных стен был светлым, высушенным солнцем, но сюда его лучи не добирались. Свидетелем нашей короткой нежности был только сырой закоулок, совсем не подходящий для свиданий. Но мы и не были простыми влюблёнными. Мы были двумя потерянными, осиротевшими детьми Квертинда в злом, безразличном королевстве, которых завтра, возможно, обоих не будет в живых.