И вот топает она за мной по пятам. На третьем этаже, за библиотекой, там у меня мастерская. Ага? Представил себе? Дверь закрыта, конечно; я закрыл, когда отправился вниз, лучше перебдеть, чем недобдеть. Итак, вожусь я с дверью, а тварь сверлит меня глазами, которые вовсе не глаза, и, черт возьми, вот-вот разгадает мою хитрость. Сую совок ей под нос. Треклятая дверь все не поддается, не поддается, потом распахнулась и...
Широким жестом Джордж закинул воображаемые пылающие угли в мастерскую с готовой пиротехникой. Оберон затаил дыхание.
— Потом берусь за
Проворно и ловко лягнув фальшивую Лайлак боком стопы, Джордж и ее затолкал в мастерскую.
— И наконец, дверь! — Глядя на Оберона такими же, как тогда, безумными, заполошенными глазами, Джордж захлопнул дверь. — Порядок! Дело сделано! Скачу вниз по лестнице. «Софи! Софи! Беги!» Она сидит без движения в кресле — вот там. Хватаю ее, тащу чуть не на руках, гоню во весь опор, а наверху уже шум, вот мы в холле — бац-бабац! — мы на улице.
Стоим под дождем, задравши головы. То есть я задравши, а она вроде как прячет голову. А из окна мастерской прет наружу все мое шоу. Звезды. Ракеты. Магний, фосфор, сера. Свету — достанет на ясный день, да и не на один. А грохоту!.. Остатки падают на землю, шипят в лужах. И тут как бабахнет! Это взлетел большой запас ракет, продырявив насквозь крышу. Дым, искры — пылала вся окрестность. Но дождь припустил еще сильнее, и вскорости фейерверк погас, немного не дождался полиции с пожарными... Я, знаешь, основательно укрепил мастерскую, — стальные двери, асбест и прочее — так что здание устояло. Но, богом клянусь, от этого дитенка — кто бы он там ни был — мокрого места не осталось...
— А Софи? — спросил Оберон.
— Софи. Я говорил ей: «Послушай, все в порядке. Я с ним покончил».
«Что? Что?» — спрашивает.
«Я с ним покончил. Оно взлетело на воздух. Ничего не осталось»[375].
И знаешь, что она мне ответила?
Оберон не знал.
— Подняла на меня глаза — жутче ее лица я ничего в ту ночь не видел — и говорит: «Ты убил ее».
Так и сказала. Ты, мол, ее убил. И больше ничего.
Вялый и обессиленный, Джордж сел за кухонный стол.
— «Убил ее». Вот так она и думала, Софи: я убил ее единственное дитя. Не знаю, может, она до сих пор так считает. Что старик Джордж прикончил ее единственного ребенка, а кстати и своего. Зафуячил в небо — звезды и полосы навсегда[376]. — Джордж опустил глаза. — Не приведи господь, чтобы еще кто-нибудь посмотрел на меня так, как она той ночью.
— Вот так история, — выдавил из себя Оберон, когда к нему вернулся дар речи.