— Ты не думаешь, что на самом деле это смерть?

— Не знаю. — Софи заметила, что Элис дрожит. — Вряд ли. Но не знаю.

— Я тоже думаю, что вряд ли.

Софи молчала.

— Но если и так, — продолжала Элис, — это не то... о чем я думала.

— Ты имеешь в виду смерть? Или то место?

— И то и другое. — Элис плотнее закутала себя и сестру в вязаный плед. — Смоки как-то мне рассказывал, что где-то в Индии, не то в Китае, существовал в старину такой обычай: когда кого-то приговаривали к смерти, ему давали лекарство вроде снотворного, но на самом деле это был яд, только медленного действия; и вот человек погружается в сон, глубокий-преглубокий, и видит очень яркие сны. Он спит долго-долго, забывает даже, что спит; спит день за днем. Ему снится, будто он путешествует или что-нибудь вроде того. А потом, через какое-то время (яд такой мягкий и сон такой крепкий, что приговоренный сам не замечает когда), он умирает. Но не знает об этом. Может, сон меняется, но приговоренный не знает даже, что это сон. Он просто идет вперед. Думает, это другая страна.

— Просто мороз по коже, — отозвалась Софи.

— А Смоки эта история страшной не кажется.

— Да ну.

— Он говорит, если яд убивал без промаха, то откуда тогда известно, как он действовал?

— А.

— Я подумала, что, может, и нас ждет то же самое.

— Элис, как страшно. Нет.

Но Элис не пугала; сделать из смерти страну, если уж ты приговорен, представлялось ей не столь уж жутким исходом. Сходство она усматривала, потому что улавливала то, чего не видели остальные, а Софи видела смутно и запоздало: место, куда их пригласили, было вовсе не местом. Вырастая и разрастаясь, она все яснее понимала, что мир и те, кто в нем живет, суть одно: чем их меньше, тем меньше их страна. И если в эту страну сейчас прибудут переселенцы, то каждый из них сам создаст то место, куда направляется, выстроит его из самого себя. Именно это предстоит ей, первопроходцу: из собственной смерти — или того, что сейчас казалось подобием смерти, — сотворить землю, куда устремятся остальные. Ей придется еще подрасти, чтобы вместить в себя целый мир, или целый огромный мир должен будет ужать себя так, чтобы уместиться в ее груди.

Смоки, конечно же, и в это не поверит. Во всяком случае, ему будет трудно поверить. Элис подумалось, что ему всегда было нелегко иметь дело с этой тайной; он набрался терпения, научился с ней уживаться, но ему всегда было и будет нелегко. Пойдет ли он? Больше всего ей хотелось быть в этом уверенной. Сможет ли он? Элис была уверена во многих вещах, но тут сомневалась. Уже давно она поняла, что та же черта, которая в свое время привлекла к ней Смоки, может его и оттолкнуть: ее место в этой Повести. Ничего не изменилось: Элис и сейчас чувствовала, что их связывает длинная непрочная веревочка, которая может оборваться, если за нее потянешь, а то и выскользнуть из ее пальцев или пальцев Смоки. И теперь она хотела расстаться не прощаясь, чтобы расставание не сделалось вечным.