Зачем мне понадобилось следить за новой хозяйкой, я сама не понимала, но что-то грызло меня, как голод, и устоять было невозможно.

Дело было в середине лета, как раз народилась новая луна, так что я ничего не опасалась, но на всякий случай взяла крепкий рябиновый посох, провела по всей его длине своим амулетом и натерла листьями, отгоняющими дурной глаз. Никаких заговоров я не знала, но всем сердцем и мыслями обратилась к Гунноре, положившись на то, что она, Великая, сама поймет, что я дурного не хочу, а просто должна кое-что разузнать.

Тропинка была извилистой – ее не мужчины прокладывали и прорубали, а вытоптали ноги женщин, искавших покровительства Госпожи. Я не раз по ней хаживала, с тех пор как поклялась служить леди Элве, – просила у Гунноры исполнить сердечные желания моей госпожи. И сейчас, пусть и в полутьме, я доверилась ногам, знавшим здесь каждую колдобину.

Святилище, к которому я направлялась, строили не люди Ульмсдейла. Как и многое другое в долинах, камни его стен клали те, кто был там раньше, и они же насадили у дверей благоуханные травы, чей запах на время приносил свет в самую угрюмую душу. Но когда в эти земли пришел наш народ, женщин потянуло к этому месту, и за одно поколение наших жизней вся долина признала обитавшую в нем Силу.

Я вышла к склону холма, на котором стояло Святилище, но не увидела там ни привязанных лошадей, ни следа стражников. Без слов было ясно, что леди Тефана сюда не добралась.

Я все же подошла к двери и приложила ладонь к гладко вытертому бесчисленными прикосновениями древнему дереву. Чисто зазвонил колокольчик, и дверь отворилась, хотя за ней никого не было. Но внутри меня, как всегда, встретил мягкий золотистый свет, и повеявший в лицо ветер донес запахи урожайной поры.

Войдя в первую комнату, я опустила на пол посох и мешок с припасами. Потом – на такое я решалась, только когда тяжело было на сердце, – я достала амулет и протянула его перед собой, чтобы во мне признали молящую о совете дочь, и так вошла во внутреннее Святилище, где по сторонам золотого камня башнями поднимались столбы света. Посредине камня в выемке стояла вода – ровно пригоршней зачерпнуть. И рядом – кувшинчик из золота, украшенный узором Гунноры: спелый колос, перевитый лозой с гроздьями винограда, – на свету в узоре мерцали богатые каменья.

Подойдя к этому столу, я дважды протягивала руки к кувшину и дважды отдергивала в страхе перед задуманным. Но и отступиться было уже нельзя. И вот на третий раз я подняла сосуд и зачерпнула им чистой голубоватой жидкости, наполнила его до краев, позаботившись не пролить ни капли. А потом сняла с шеи цепочку с амулетом и положила его у воды. Слова пришли сами: не я выбирала их, а что-то, шевельнувшееся во мне и говорившее моими устами.