Выжившая часть драконьего войска вместе со своим капитаном спешно покинула город, оставив его под защитой какого-то прибывшего недавно генерала. Чун Сок вел переговоры и мотался из небольшого селения близ Кыма до Конджу каждый день. После возвращения в лагерь он обычно приходил справиться о здоровье Га Ин и других Дочерей, пострадавших во время осады.

К Йонг пуримгарра захаживал тоже. Неловко топтался в дверях, с трудом помещаясь в дверном проеме, кланялся ей, как только ступал в отведенную ей комнату гостевого дома, и кашлял вместо того, чтобы ответить даже на простые вопросы.

Чун Сок докладывал о делах вне селения — корейское войско какого-то генерала расположилось в городе, японцы торчат на берегу, между ними наладился хрупкий мир согласно договоренностям (каким, Йонг не сообщали), горожане восстанавливают силы, Лан ругает Когти Дракона за безалаберность. Что с капитаном? Чун Сок отводил взгляд всякий раз, как Йонг осмеливалась спросить о нем, и спешно прощался и сбегал.

Что с Мун Нагилем?

Дочери говорили, что он занят в городе и навестит Йонг, как только освободится. Йонг молчала о том, что помнила себя в навеянном имуги полусне. Вам нужна помощь, сыта-голь? Нет, Юн А, мне нужен твой капитан.

Лан заходила к ней утром и вечером: осмотреть тело, наложить травяной жмых на плечи и скулы, поругать Йонг за то, что она не может лежать спокойно.

— У меня будут пролежни, — сипло сопротивлялась девушка.

— Скажи спасибо, что не змеиный хвост и язык, — ворчала шаманка и покидала ее до следующего визита.

Девушку разместили в старом гостевом доме — теперь здесь каким-то чудом хозяйничал мальчишка Ган и его дед, — рядом с ней всегда находились Юн А и Чхонги, обе бледные и будто постаревшие на несколько лет. О Да Рым и других, кто погиб в ночь осады, старались не говорить.

Их сожгли за городом, на западном холме, всех разом. Именные таблички каждого погибшего защитника Конджу разместили в главном павильоне монастыря по обе стороны от золотой статуи Будды, и каждый день монахи молили Великих Зверей позаботиться о душах умерших. За одни лунные сутки в монастыре появилось больше табличек, чем за последние десять лет.

Сидя перед открытым окном своей комнаты, Йонг каждую ночь всматривалась в горящие на городском холме поминальные костры и пыталась расслышать песнопения, с которыми провожали мертвецов. Плакали жены и дети погибших. Сестры и братья, отцы и матери, бабушки и дедушки. Йонг почти не слышала их отсюда и не могла выдавить из себя ни слезинки. Тело ее проснулось, а сознание будто все еще пребывало в полудреме, и кто-то внутри нее продолжал шептать: «Забудь это, забудь их, отринь все человеческое, закрой сердце, и больно не будет, обещаю…»